Овод

"Surely Your Eminence has not forgotten old Diego, the pilgrim?" He suddenly changed his voice and began to speak as Diego:	- Ваше преосвященство не забыли, конечно, старого паломника Диэго? - Овод вдруг затянул старческим голосом: -
"I am a miserable sinner------"	"Я несчастный грешник..."
The pencil snapped in Montanelli's hand.	Карандаш сломался пополам в руках Монтанелли.
"That is too much!" he said.	- Это уж слишком! - сказал он, вставая.
The Gadfly leaned his head back with a soft little laugh, and sat watching while the Cardinal paced silently up and down the room.	Овод тихо засмеялся, запрокинув голову, и стал следить глазами за кардиналом, молча расхаживавшим по комнате.
"Signor Rivarez," said Montanelli, stopping at last in front of him, "you have done a thing to me that a man who was born of a woman should hesitate to do to his worst enemy.	- Синьор Риварес, - сказал Монтанелли, останавливаясь перед ним, - вы поступили со мной так, как не поступают даже со злейшими врагами.
You have stolen in upon my private grief and have made for yourself a mock and a jest out of the sorrow of a fellow-man.	Вы сумели выведать мое горе и сделали себе игрушку и посмешище из страданий ближнего.
I once more beg you to tell me: Have I ever done you wrong?	Еще раз прошу вас сказать мне: разве я причинил вам какое-нибудь зло?
And if not, why have you played this heartless trick on me?"	А если нет, то зачем вы сыграли со мной такую бессердечную шутку?
The Gadfly, leaning back against the chair-cushions, looked up with his subtle, chilling, inscrutable smile	Овод откинулся на спинку стула и улыбнулся своей холодной, непроницаемой улыбкой.
"It am-m-mused me, Your Eminence; you took it all so much to heart, and it rem-m-minded me-- a little bit--of a variety show—"	- Мне показалось з-забавным, ваше преосвященство, что вы так близко приняли к сердцу мои слова. И потом, все это нап-помнило мне бродячий цирк...
Montanelli, white to the very lips, turned away and rang the bell.	У Монтанелли побелели губы, он отвернулся и позвонил.
"You can take back the prisoner," he said when the guards came in.	- Можете увести заключенного, - сказал он конвойным.
After they had gone he sat down at the table, still trembling with unaccustomed indignation, and took up a pile of reports which had been sent in to him by the parish priests of his diocese. Presently he pushed them away, and, leaning on the table, hid his face in both hands.	Когда Овода вывели, он сел к столу, весь дрожа от непривычного для него чувства негодования, и взялся было за кипу отчетов, присланных священниками епархии, но вскоре оттолкнул ее от себя и, наклонившись над столом, закрыл лицо руками.
The Gadfly seemed to have left some terrible shadow of himself, some ghostly trail of his personality, to haunt the room; and Montanelli sat trembling and cowering, not daring to look up lest he should see the phantom presence that he knew was not there. The spectre hardly amounted to a hallucination. It was a mere fancy of overwrought nerves; but he was seized with an unutterable dread of its shadowy presence--of the wounded hand, the smiling, cruel mouth, the mysterious eyes, like deep sea water—	Овод словно оставил в комнате свою страшную тень. Монтанелли не отнимал рук от лица, боясь, что она снова вырастет перед ним. Он знал, что в комнате никого нет, что всему виной расстроенные нервы, и все же его сковывал страх перед этой тенью... израненная рука, жестокая улыбка на губах, взгляд глубокий и загадочный, как морская пучина...