Овод

"Arthur!"	- Артур!
It was a cry of actual terror; but the Gadfly went on, unheeding:	В этом возгласе звучал ужас, но Овод продолжал, словно ничего не слыша:
"Let us be honest, whatever we do, and not shilly-shally.	- Будем честными до конца.
You and I stand on two sides of a pit, and it's hopeless trying to join hands across it.	Мы не сможем протянуть друг другу руки над той глубокой пропастью, которая разделяет нас.
If you have decided that you can't, or won't, give up that thing"--he glanced again at the crucifix on the wall--"you must consent to what the colonel—"	Если вы не смеете или не хотите отречься от всего этого, - он бросил взгляд на распятие, висевшее на стене, - то вам придется дать свое согласие полковнику.
"Consent!	- Согласие!
My God--consent--Arthur, but I love you!"	Боже мой... Согласие! Артур, но ведь я люблю тебя!
The Gadfly's face contracted fearfully.	Страдальческая гримаса исказила лицо Овода.
"Which do you love best, me or that thing?"	- Кого вы любите больше? Меня или вот это?
Montanelli slowly rose.	Монтанелли медленно встал.
The very soul in him withered with dread, and he seemed to shrivel up bodily, and to grow feeble, and old, and wilted, like a leaf that the frost has touched.	Ужас объял его душу и страшной тяжестью лег на плечи. Он почувствовал себя слабым, старым и жалким, как лист, тронутый первым морозом.
He had awaked out of his dream, and the outer darkness was staring in upon an empty place.	Сон кончился, и перед ним снова пустота и тьма.
"Arthur, have just a little mercy on me—"	- Артур, сжалься надо мной хоть немного!
"How much had you for me when your lies drove me out to be slave to the blacks on the sugar-plantations?	- А много ли у вас было жалости ко мне, когда из-за вашей лжи я стал рабом на сахарных плантациях?
You shudder at that--ah, these tender-hearted saints!	Вы вздрогнули... Вот они, мягкосердечные святоши!
This is the man after God's own heart--the man that repents of his sin and lives. No one dies but his son.	Вот что по душе господу богу - покаяться в грехах и сохранить себе жизнь, а сын пусть умирает!
You say you love me,--your love has cost me dear enough!	Вы говорите, что любите меня... Дорого обошлась мне ваша любовь!
Do you think I can blot out everything, and turn back into Arthur at a few soft words--I, that have been dish-washer in filthy half-caste brothels and stable-boy to Creole farmers that were worse brutes than their own cattle?	Неужели вы думаете, что можете загладить все и, обласкав, превратить меня в прежнего Артура? Меня, который мыл посуду в грязных притонах и чистил конюшни у креольских фермеров - у тех, кто сами были ничуть не лучше скотины?
I, that have been zany in cap and bells for a strolling variety show--drudge and Jack-of-all-trades to the matadors in the bull-fighting ring; I, that have been slave to every black beast who cared to set his foot on my neck; I, that have been starved and spat upon and trampled under foot; I, that have begged for mouldy scraps and been refused because the dogs had the first right?	Меня, который был клоуном в бродячем цирке, слугой матадоров [94]? Меня, который угождал каждому негодяю, не ленившемуся распоряжаться мной, как ему вздумается? Меня, которого морили голодом, топтали ногами, оплевывали? Меня, который протягивал руку, прося дать ему покрытые плесенью объедки, и получал отказ, потому что они шли в первую очередь собакам?