Ожерелье княжны Гальшки

— А меня ты плохо знаешь! — сказав это, Беата торжествующе посмотрела на Острожского.

Она снова стала прежней. Чувствовалось, что ради достижения цели любому, кто будет этому препятствовать, готова горло перегрызть. И на князя смотрела так, как обычно смотрит человек, который в определенный момент в чем-то сдал свои позиции, но не сомневается, что через некоторое время обретет уверенность.

— Что правда, то правда, — согласился Острожский. — Я тебя плохо знаю, но жалею.

— Неужели?

— Мне кажется, ты плохо кончишь.

— Угрожаешь?

— Помилуй Бог. Пальцем не трону.

— Подыщешь кого, чтобы убрал меня с дороги?

— Кому ты нужна! — ответил Константин Константинович так резко, словно эти слова сопровождал меч, посланный врагу в самое сердце.

Беата сразу сникла. Потупила взор, но вдруг подняла голову, внимательно посмотрела перед собой. Сказанное Острожским отозвалось в ее душе. Хотел того князь или нет, но напомнил об одиночестве, что не может найти взаимопонимания с окружающими, а если и находит, только для того, чтобы вершить что-либо плохое.

Но, судя по тому, что взгляд ее не был замутненным, и она не выжала слезу, жалеть ее не приходилось. Ни в чем не раскаивалась, и делать этого не собиралась. Не стал просить прощения за свою резкость и Константин Константинович. Он, будто ничего не произошло, спросил:

— Гальшку я скоро увижу?

— Никогда!

— Мне сообщили, что Зборовский доставит ее тебе.

— Гальшка будет жить в Вильно, куда и я отправляюсь.

Это усложняло ситуацию. Ему не просто хотелось видеть племянницу. Слов нет, соскучился по ней. Знал, как тяжело ей после гибели мужа. Но приезда ожидал еще и потому, что понимал: когда состоится суд над Зборовским, Гальшка будет проходить в качестве основного свидетеля, значит, ее показания станут едва ли не самыми важными.

Безусловно, со стороны воеводы найдутся желающие повлиять на этот процесс в собственных интересах. На княжну будет оказано сильное давление. Скорее всего, непосредственно через мать. Хотя, может случиться и так, что Беату обойдут стороной. Начнут действовать через отца Антонио или Марысю. Оба внезапно исчезли из Острога, а раз Зборовский привезет Гальшку в Вильно, то, скорее всего, они уже находятся там.

Как быть, Константин Константинович не знал. Конечно, можно поехать в Вильно. Не сомневался, несмотря на препятствия, чинимые Беатой, в замок войдет. Как и был уверен, что его появлению племянница обрадуется. Но понимал, что Гальшка теперь в таком состоянии, что ее необходимо меньше волновать. Одно дело, если бы она находилась в Остроге. Здесь и родные стены помогают. В Вильно же, где рядом чужие, незнакомые люди, ей и так очень тяжело. Разговор по душам вряд ли получится. Поэтому и не стоит спешить с посещением Вильно, лучше заняться оформлением материалов для суда над Зборовским.

Чем Острожский и занялся, обратившись к родственникам Сангушко. Сделал это своевременно, потому что многие из них, зная о гибели Дмитрия, не догадывались об обстоятельствах смерти. Возмущенные действиями Зборовского, они охотно согласились поддержать Константина Константиновича в изобличении убийцы. Заручился поддержкой и влиятельных магнатов Великого Княжества Литовского. С пониманием отнеслись к его усилиям и многие в Короне. Но особенно важным стало то, что поддержал Волович, пользующийся большим авторитетом и в литовских, и в польских кругах.

Гальшка тем временем томилась в виленском замке. Нет, она не была затворницей, вынужденной постоянно находиться в отведенной ей комнате, превращенной в тюрьму. Наоборот, могла распоряжаться своим временем по усмотрению. Но как раз это и не нужно было ей. Сутками не выходила из комнаты, никого не хотела пускать к себе. За исключением прислуги, приносящей пищу. Да и то часто отказывалась от еды, довольствуясь завтраком.

Ничто не интересовало ее. Думала только о Сангушко. Дмитрий неизменно находился рядом. Просыпаясь среди ночи, часами лежа в темноте, чувствовала его присутствие. Не боялась этого, хотя, когда до гибели мужа ей рассказывали истории о мертвецах, не знающих покоя, очень пугалась. Теперь же, когда приходил Сангушко, а в этом она нисколько не сомневалась, сразу же протягивала ему руку и, ощущая ответное прикосновение, удивлялась, что оно выходило теплым.

Уверившись в присутствии любимого человека, начинала разговаривать с ним. Тихо, шепотом, едва шевеля губами. Так постепенно и засыпала, чтобы, проснувшись поутру, снова думать, будто князь рядом. Казалось, что он находится в этой же комнате, только от нее, Галыики, прячется. За тем большим комодом или за высоким креслом на противоположной стороне стола, за которым завтракала. А то и вовсе за занавеской на окне.

Иногда, будучи в хорошем расположении духа, не удерживалась:

— А я вижу тебя!

Улыбалась, поднималась со своего места, заглядывала за комод, заливалась смехом:

— Перепрятался? Только где?

С этими словами она бросалась к окну, открывала занавеску. Удивлялась:

— Ну и быстрый ты, Дима! И здесь тебя нет.

Сразу же бежала на другую сторону стола, переворачивала кресло.