Ожерелье королевы

– Это правда, – заговорил он, – я только сегодня узнал о возвращении господина де Шарни, но он вернулся гораздо раньше, чем вы думаете, ваше величество, – я видел его около двух часов ночи у дверей парка, прилегающего к купальням Аполлона.

Королева тоже побледнела и с восхищением, смешанным с ужасом, подумала об идеальной учтивости этого дворянина, который не терял ее и в гневе.

– Хорошо, – упавшим голосом прошептала она, – поезжайте. Я вас больше не задерживаю.

Филипп поклонился в последний раз и вышел медленными шагами. Сраженная королева упала в кресло и сказала:

– Франция! Страна благородных сердец!

Глава 14. РЕВНОСТЬ КАРДИНАЛА

Кардинал, однако, увидел, что три ночи прошли одна за другой совсем не так, как те, которые без конца воскресали в его памяти.

Ни от кого никаких известий, никакой надежды на встречу! За полдня он десять раз посылал за графиней де ла Мотт к ней на дом и десять раз в Версаль.

Десятый курьер, наконец, привез к нему Жанну, которая следила там за Шарни и королевой и в душе с удовлетворением отметила нетерпение кардинала, коему в скором времени она будет обязана успехом своего предприятия.

При виде ее кардинал взорвался.

– Как? – заговорил он. – Вы так спокойны? Как? Вы знаете, какие мучения я терплю, и вы, вы, называющая себя моим другом, допускаете, чтобы эти мучения продолжались до самой смерти?

– Ваше высокопреосвященство! Будьте любезны, запаситесь терпением, – отвечала Жанна. – То, что я делала в Версале, вдали от вас, куда полезнее, чем то, что делали здесь вы, поджидая меня.

– Но в конце-то концов.., любит она меня хоть немного?

– Дело обстоит куда проще, ваше высокопреосвященство, – отвечала Жанна, указывая кардиналу на стол и на все, необходимое для писания. – Садитесь сюда и спросите ее сами.

Он в самом деле написал; он написал письмо такое пылкое, безумное, полное упреков и компрометирующих уверений, что, когда он кончил письмо, Жанна, следившая за его мыслью до самого конца, до его подписи, сказала себе:

«Сейчас он написал то, что я не осмелилась бы продиктовать ему».

Она взяла запечатанную записку, позволила его высокопреосвященству поцеловать себя в глаза и к вечеру вернулась домой.

Дома, раздевшись и освежившись, она погрузилась в раздумье.

Еще два шага, и она достигнет цели.

Письмо кардинала отняло у него всякую возможность обвинить графиню де ла Мотт в тот день, когда она вынудит его уплатить за ожерелье.

А если допустить, что кардинал и королева увидятся, чтобы поговорить об этом друг с другом, то разве осмелились бы они погубить графиню де ла Мотт – обладательницу столь скандальной тайны?

Королева не стала бы поднимать шум и поверила бы в ненависть кардинала; кардинал поверил бы в кокетство королевы; если бы и состоялся спор при закрытых дверях, то графиня де ла Мотт, которая оказалась бы под подозрением, но не более, воспользовалась бы этим предлогом, чтобы покинуть родину, с кругленькой суммой в полтора миллиона.

Но одного письма было недостаточно, чтобы организовать всю эту систему защиты. У кардинала превосходный слог. И он напишет, вероятно, еще семь или восемь раз.

Ну, а королева? Кто знает – уж не кует ли она вместе с де Шарни оружие против Жанны де ла Мотт?

Такое великое множество опасностей и уловок вели, в худшем случае, к побегу, и Жанна заранее строила лестницу.

Во-первых, срок платежа и разоблачение, к которому прибегнут ювелиры. Королева обратится прямо к де Роану.

Каким же образом?

Через посредство Жанны, это неизбежно. Жанна предупредит кардинала и предложит ему заплатить. В случае отказа – угроза опубликования писем; он заплатит.

Деньги заплачены – опасность миновала. Что же касается огласки, то тут остается решить вопрос всей интриги. Об этом беспокоиться нечего. Полтора миллиона – слишком низкая цена чести королевы и князя Церкви. Жанна рассчитывала, что, вне всякого сомнения, получит три миллиона, если захочет.

А почему Жанна была так уверена в решении вопроса всей, интриги?

Дело в том, что кардинал был убежден, что три ночи подряд виделся с королевой в версальских боскетах, и никакие силы в мире не могли бы доказать ему, что он заблуждался. Дело в том, что существовало единственное доказательство этой мошеннической проделки, доказательство живое, неопровержимое, и вот это-то доказательство Жанне необходимо было заставить исчезнуть с поля боя.

Дойдя в своих размышлениях до этого пункта, она подошла к окну и увидела, что на балконе стоит Олива, снедаемая тревогой и любопытством.

«Мы обе…», – подумала Жанна, приветствуя свою сообщницу.

Графиня сделала Оливе условный знак, чтобы вечером та спустилась.

Наступил вечер, и Олива спустилась. Жанна поджидала ее у дверей.

Они поднялись по улице Сен-Клод до пустынного бульвара и сели в экипаж.

Олива начала с того, что осыпала Жанну поцелуями, – та возвратила их ей с лихвой.

– Ох, как я скучала! – воскликнула Олива. – Я вас искала, я вас призывала!

– Я никак не могла прийти к вам, дружок: я подверглась бы сама и подвергла бы вас слишком большой опасности.

– Как так? – спросила удивленная Николь.