Падение Левиафана

"Я не прошу вашего мнения, я сообщаю вам свое", - сказал Танака. "На данный момент я считаю, что Холден все еще может быть полезен в поиске и возвращении верховного консула, поэтому я готов пойти на риск, связанный с его состоянием. Но я хочу, чтобы вы поняли, что так будет не всегда".

"Мы не оставим его".

"Когда мы найдем твоего отца, тебе нужно будет подойти к нему. Убедить его прекратить то, что он делает с нашими умами. Вот что мне нужно, чтобы ты сделал".

"Я знаю."

"Если после этого состояние капитана Холдена продолжит ухудшаться, я предприму любые действия, которые сочту необходимыми, чтобы обезопасить тебя и твоего отца. Мне нужно, чтобы вы понимали, что это может повлечь за собой, потому что если вы расстроитесь, то и верховный консул тоже".

Тереза на мгновение замолчала. Понять, что именно говорит Танака, было труднее, чем следовало. Она мне не нравится, - сказал мальчик с пропавшей сестрой. Она ведет себя спокойно, но она действует. Тереза покачала головой, но ощущение присутствия в ней оставалось прежним. У нее было неприятное воспоминание о том, как Танака, обнаженная и химически измененная, прижала мужчину к кровати. Она почувствовала, как затрещали его запястья. Она вспомнила, как ей было приятно причинять юноше боль. Заставляя его бояться ее. Тебе не понравится та версия меня, которая придет на твой зов.

"Ты говоришь, что убьешь его?"

"Возможно, до этого дойдет, да. Если, по моей оценке, он достаточно скомпрометирован, чтобы представлять угрозу".

"Он не угроза. И не будет".

"Я хочу, чтобы вы поняли, что это военная операция, и моя задача - обеспечить безопасность вас и вашего отца. Я сделаю все необходимое для этого. Твоя обязанность - подойти к отцу. После этого я обо всем позабочусь. Вы поняли?"

"Я понимаю".

"Хорошо."

Незаметно Джим поднял руку и почесал поверхность своего визора. Казалось, он не осознавал, что делает это. Долгие недели и месяцы наблюдения за тем, как менялся ее отец, нахлынули на Терезу. Ужас от внезапного щелчка, когда произошла перемена, когда он ушел. Когда она потеряла его. Я не буду плакать в комбинезоне, подумала она. Я не буду плакать в своем чертовом скафандре.

Она включила маневровые двигатели своего скафандра, достаточно, чтобы приблизиться к Джиму. Она взяла его за руку. На мгновение он, казалось, ничего не заметил, затем его взгляд медленно поплыл к ней. Его глаза были неправильными. В белках мерцало то, чего раньше там не было. Этому не было места.

"Не засыпай".

Джим начал говорить, потерял фокус, начал снова. На его лице появилось выражение разочарования, и без предупреждения он снял визор со шлема. Он сделал один длинный вдох, затем другой. В Терезе поднялся импульс - отчасти вызов Танаке, отчасти гнев на вселенную, отчасти странное чувство преданности старику, который однажды замышлял ее убить, а потом спас. Тереза сняла свой шлем и прицепила его к ремню на бедре. Воздух в коридоре был угнетающе теплым и странно ощущался в легких.

Когда он заговорил, она услышала его не через рацию, а в открытом, чужом воздухе. Я никуда не пойду. Я обещаю. Она знала, что это неправда, даже если он не знал.

Голос Танаки доносился тонким, звонким жужжанием из рации Джима и динамиков шлема на бедре Терезы. "Какого хрена вы двое делаете?"

"У меня были проблемы с микрофоном", - сказал Джим. "И у меня чесался нос".

"Тереза, надень шлем обратно".

Иначе что? подумала Тереза. Она так устала от издевательств людей, которые говорили, что хотят ей помочь. Она так устала быть Лаконичной. Она притворилась, что не может разобрать слов Танаки, хотя все знали, что это не так. Гнев Танаки был меньше, чем ее собственный. Когда Танака открыла свой собственный визор, Тереза почувствовала небольшой трепет победы.

"Будь готова вернуть это на место по моему приказу".

Они вернули свое внимание к коридору, станции, охоте. Несколько минут спустя, ни с того ни с сего, Джим сказал: "Что за фокус? Он не разговаривал ни с одним из них.

Танака закрыла глаза на Терезу. Я говорила тебе, что с ним есть проблема. Я говорил тебе, что он унижает. "Когда мы найдем его, ты сделаешь подход".

"Я понимаю".

"Я позабочусь обо всем остальном".

"Я понимаю".

"Папа?"

За эти месяцы он поредел, но борода не выросла. Его щеки были гладко выбриты, как будто Келли позаботилась о нем в то утро. Старые пятна были свидетельством мальчишеских прыщей, через которые он прошел задолго до того, как Тереза его узнала. Одежда на нем была та же, что и в здании штата в Лаконии, не поношенная, но тонкая и ломкая. Как бумага, оставленная под дождем и солнцем.

Черные нити, свивавшиеся со стен огромной светлой камеры, вплетались в его руки и пронзали бока. По ним пробегали крошечные импульсы, то сгущаясь, то истончаясь. В черных нитях плясали голубые мерцания, которые, казалось, исчезали, если она смотрела прямо на них. Когда он открыл глаза, радужки светились тем же синим, что и станция, и не фокусировались ни на чем, как у слепого.

"Папа?" - повторила она, на этот раз более мягко.

Губы, которые целовали ее голову в младенчестве, изогнулись в улыбке. "Тереза? Это ты?"