Падшие в небеса. 1937 год

— Мальчик мой! Конечно! Конечно — любил и не раз! — ухмыльнулся старик и погладил Павла по руке. — И письма разные получал. И такие, когда мне барышни писали, что все мол, так и так, милостивый государь, мы с вами больше видеться не можем. И так далее! И тосковал! И вешаться даже хотел! И застрелится! Но! Все это — от лукавого Паша! Все!

— Нет, вы меня не поняли, а вы любили, что бы, вот — больше жизни? Своей жизни?

— Хм, наверное, — задумался Спиранский. Он опустил глаза в пол и тоже тяжело вздохнул:

— Я и сейчас — люблю. Свою жену. И своих детей. Правда, вот, они за границей. Я даже, не знаю где. Не то, в Париже. Не то, в Брюсселе.

— А вы бы, смогли, их любить — если бы они, от вас отреклись? Ну, написали бы вам — так и так — ты нам больше, отец, не нужен? Смогли бы вы, их, после этого, любить? Спираснкий задумался. Он, грустно улыбнулся, и вновь тяжело вздохнув, грустно ответил:

— Конечно Паша. Конечно. Любовь, она ведь, не заключается в том, что бы обязательно получать ее назад. Прелесть любви, Паша, в том — чтобы отдавать ее безвозмездно, просто так! А когда ты ждешь взаимности — это уже не любовь.

Взаимность должна прийти как-то автоматически, или не прийти. Но от этого любовь не может перестать быть любовью. Поэтому, я всегда буду любить своих детей и жену — как бы они ко мне ни относились. А ты, я вижу, письмо получил?! От девушки? Она, от тебя — отреклась?

— Да,… - Павел закрыл глаза.

— А, что она написала? Что?

— Я не читал…

— Как, так?! Надо прочитать! Может быть, все не так, как ты думаешь?!

— Я чувствую. Я видел ее взгляд…

— Тебе устроили с ней свидание? — удивленно воскликнул Спиранский. Павел промолчал. Но старик воспринял это, как положительный ответ. Евгений Николаевич, покивал головой. Ласково добавил:

— Ты прочитай, Паша. Прочитай. Письма нужно читать. Даже самые страшные. И читать их нужно несколько раз. Искать, искать, что-то между строк. Даже в самом плохом письме, есть, что-то, между строк, что может порадовать. Главное это найти… Спиранский, по-стариковски — крякнул и вздохнув, проскрипел:

— Эхе, мхе! Мне бы твои годы! Павел вздрогнул и потянулся к Спиранскому. Он протянул ему письмо и возбужденно спросил:

— А, что бы вы сделали Евгений Николаевич? Что бы вы сделали, если бы, вот, вам прислали такое письмо? А?! Сейчас, вот, взяли, прислали?! В этой ситуации? В этот момент? Вы говорите красивые слова утешения. Но, мне, интересно знать, как, вы сами поступили бы? Влезьте в мою шкуру! И ответьте мне искренне! Инженер ответил не сразу. Он посмотрел на свою загипсованную ногу. Затем взглянул на темный и закопченный потолок, тюремной, больничной палаты. Ухмыльнулся и лишь потом пробубнил:

— Смотря, что бы я хотел. В эту секунду. В эту минуту. В этот час. Смотря, что я бы хотел сделать. Или хотел, чтобы происходило или не происходило.

— Это как?

— А так. Вот ты — хочешь, чтобы она тебя любила? Хочешь?!

— Ну, конечно! Конечно, ведь у меня кроме нее никого нет. Нет!

— Ну, так пусть она и продолжает тебя любить, а ты ее! Пусть!

— Что это значит? — не понял Клюфт старика.

— А, то и значит. Мало, что она там тебе написала! И кто ее заставил! Я, вон, завтра могу написать, что Пермяков Ванька хотел товарища Сталина убить — ты в это поверишь? А?! Или товарища Ежова задушить?! Поверишь? Или, вон, мне говорят — ты, мол, германский шпион? Что мне, верить, что ли? А? Ерунда это все! Время нынче не то — верить людям! Даже самым близким! С первого раза нельзя сейчас не кому верить — даже самому себе! Понимаешь — страшные времена Паша! Мгла вокруг! Одно вранье, мерзость и безбожие! И тут любой, любой, может сломаться, или сделать вид, что сломался! Для того, что бы все-таки выжить! Или остаться человеком! Или сохранить любовь! Вот, так-то Паша! А ты! Я так, тебе скажу — просто не читай письмо! И считай, что все, у вас, так как и было! Не читай!

— А, что ж, мне с ним делать-то? — растерялся Павел.

— Сожги его! И все! Или порви!

Павел опешил. Он, внимательно посмотрел на старика — разжал руку и взглянул на смятую бумагу. Сглотнув слюну, медленно попытался расправить листок, но тут же скомкал его. «Сжечь письмо! Сжечь и не узнать — что в нем?! Как все просто! Сжечь плохую и ужасную весть! Сжечь и забыть! Гениально и жестоко! Жестоко? К кому? Нет! Это спасение! Вера! Верочка! Она любит меня! Она ждет меня! Зачем, зачем мне знать, что она пишет? Пусть, пусть она останется в моей памяти такая, как есть! И эти страшные строчки — что они дадут?» — лихорадочно подумал Павел. Он протянул бумажку Спиранскому и сказал:

— А вы мне поможете?

— Конечно! — радостно отозвался инженер. — Эй! Федор! — позвал он Попова. Железнодорожник, который сидел возле своей кровати — угрюмо посмотрел на старика и буркнул:

— Что надо?

— Ковыляй сюда! Спички есть?

— Ну, есть! — Попов, совздохом, встал с табуретки и взяв костыли, шагнул к кровати Павла.

— Давай! — Спиранский радостно вырвал из руки Павла письмо.

Еще несколько секунд и бумага засветилась рыжим пламенем. Огонь, словно хищник — пожирал листок. Черный пепел сыпался на бетонный пол.