Падшие в небеса. 1937 год

— Лучше бы на самокрутки пустили! Здесь каждый клочок на вес золота! — проворчал железнодорожник.

— Нет, эту весть нельзя курить! Вредно! Слишком много дерьма мы внутрь и так глотаем! А тут, еще, плохие вести! Нет! Я тебе лучше, вон, газету у санитарки выпрошу! — Спиранский размел здоровой ногой по полу все, что осталось от письма.

Довольный своей работой — он похлопал Павла по плечу и сказал:

— Ну, а теперь, немного поспи. Поспи. Тебе отдохнуть надо… Павел отвернулся к стенке. Он закрыл глаза. И ему стало легче! Словно кто-то невидимый снял страшный груз — ощущения потери Веры! Потери ее любви!

Клюфт, вслушивался в звуки тюремного лазарета. В помещении шептались люди. Его однопалатники старательно пытались не шуметь, чтобы не мешать ему спать. В коридоре слышались крики и ругань. Звенели металлические решетки и лаяли собаки. Павел вдруг захотел увидеть небо — обычное голубое небо.

«Интересно, какое оно сейчас? Наверное, облака, облака, которые проплывают над тюрьмой — пытаются закрыть его синь. Но небо, то и дело, проглядывает сквозь эти белые или серые бесформенные одеяльца. Небо! Какое оно? Какое оно сейчас? И что там, там, в его глубине. Ученые говорят, там, за небом — космос! Там, необузданная даль вселенной? Там холодно и ничего нет! Но, а дальше? Ведь вселенная когда-то кончается? Где ее грань? Она же не может быть бесконечной? Не может быть безразмерной? Да и вообще — кто ее сотворил? Неужели Бог? Бог смог сотворить бесконечность? Необъятность? Но на что Богу бесконечность? На, что? Зачем ему необъятность? А они с Верой — лишь песчинки в этом огромном пространстве? Неужели Бог если он есть — знает и про них? А есть ли вообще ему дело до них? Вот мне же, нет никакого дела — до песчинки, которая валяется где-то в углу камеры — на полу? Что мне до нее?» — Павел немного напугался объемом своих мыслей. Эка! Замахнулся на вселенную! Поперло на вселенские масштабы!

— Богу есть дело до каждого… — прозвучал знакомый голос. Павел очнулся. Он лежал в темноте. Где-то вдалеке поскрипывали нары. И слышался ровное дыхание соседей. Кто-то храпел. Арестанты спали. Глубокая ночь… И опять:

— Есть, есть. Не волнуйся. Ведь ты же подумал о песчинке… Иоиль! Это был определенно он! Павел резко вскочил и застонал. Рана все еще тревожила тело. Мышцы заныли. Где-то внутри резануло как ножом. Павел повалился головой на кровать.

— Это ты? — спросил в пустоту Павел.

— Да, я.

— Но почему я тебя не вижу.

— А зачем? Тебе же нужен не я. А ответ. Ответ на твои мысли. Вопросы ты задаешь, а ответа не находишь…

— Да, действительно. Не нахожу. А они есть, ответы? А? Есть?

— Есть, есть…

— Но почему я их не нахожу?

— Рано. Еще рано. Всему свое время. Если так угодно Господу!

— Хм, но я могу умереть. И все. Тогда вообще никаких ответов не будет? А? — Павел ухмыльнулся.

— Будет. Смерть. Что такое смерть? Умрет — твое тело. Оболочка. А душа?! Как, может умереть душа? Она же не кожа и не мясо. Она не может сгнить.

— И, что? Что тогда?

— Тогда ты и найдешь ответы.

— Нет, а сейчас, сейчас? Почему я не могу найти?

— Ты не обращаешься к Богу. Ты говоришь лишь с собой. Как, Бог, тебе может ответить, если ты, его не спрашиваешь? Повисла пауза. Павел молчал. Он тщетно пытался отыскать глазами в темноте силуэт Иоиля. Но нет — не мог. Зрачки колола тьма.

— Богослов ты здесь? — спросил тихо Павел. — Ты ведь просто сон. Мое видение. Тебя нет! Я просто схожу с ума!

— А зачем тогда ты разговариваешь со мной? — грустно спросил богослов.

— Мне интересно…. Иоиль. Скажи, как я могу поверить в Бога, если вокруг меня происходит столько несправедливости и мерзости? Столько грязи и предательства? А?

— Это твое дело. Но ведь ты и не пробовал это сделать. Ты боишься — это сделать. Как Бог может помочь тебе, если ты его не просишь? Павел вновь задумался. Пауза немного затянулась. Клюфт, вдруг, испугался, что его сон растает — и Иоиль растворится в темноте! Павел, очень хотел, что бы богослов поговорил с ним еще:

— Иоиль. Что мне делать?

— Попроси Бога помочь.

— Как?

— Объяли меня муки смертные, и потоки беззакония устрашили меня; Цепи ада облегли меня и сети смерти опутали меня. В тесноте моей я призвал Господа и к Богу моему воззвал. И Он услышал от чертога своего голос мой, и вопль мой дошел до слуха Его! Повтори это. Проси. Павел сжал кулаки. Он закрыл глаза и почти беззвучно зашевелил губами:

— Объяли меня муки смертные, и потоки беззакония устрашили меня; Цепи ада облегли меня и сети смерти опутали меня. В тесноте моей я призвал Господа и к Богу моему воззвал. И Он услышал от чертога своего голос мой, и вопль мой дошел до слуха Его!

Раздался грохот. Павел вздрогнул. Он не просто испугался. Его обуял ужас! Ужас того, что этот сон — вдруг стал реальностью. Но нет. Нет, еще мгновение и все кончилось. Павел открыл глаза. Резкий свет. Три тени нырнули в камеру.