Хлысту любви я должен покориться,У страсти и привычки в поводуВослед надежде призрачной иду,Мне на сердце легла её десница.Не видя, сколь коварна проводница,Ей верит сердце на свою беду,Во власти чувств рассудок, как в бреду,Желаний бесконечна вереница,Краса и святость завладели всем,В густых ветвях я пойман был нежданно,Как птица, бьётся сердце взаперти.В то лето – тыща триста двадцать семь,Шестого дня апреля утром раноВступил я в лабиринт – и не уйти.«Во сне я счастлив, радуюсь тоске…»
Во сне я счастлив, радуюсь тоске,К теням и ветру простираю длани,Кочую в море, где ни дна, ни грани,Пишу на струях, строю на песке.Как солнце мне сияет вдалеке,И слепнет взор, и словно всё в тумане,Спешу я по следам бегущей ланиНа колченогом немощном быке.Всё, что не ранит, привлечёт едва ли.Нет, я стремлюсь во сне и наявуК Мадонне, к смерти, к роковому краю.Все эти двадцать долгих лет печалиСтенаньями и вздохами живу.Я пойман, я люблю, я умираю.«Такой небесный дар – столь редкий случай…»
Такой небесный дар – столь редкий случай:Здесь добродетелей высоких тьма,Под сенью светлых прядей – свет ума,Сияет скромность красотою жгучей.Чарует голос ласковый, певучий,Осанка так божественно пряма,Во всех движеньях – чистота сама,Пред ней склонится и гордец могучий.Способен взор окаменить и сжечь,И тьму, и ад пронзят его сполохи,Исторгнув душу, в плоть вернут опять.А этот сладкий голос, эта речь,Где полны смысла и слова и вздохи! —Вот что меня могло околдовать.«Какое наважденье, чей увет…»
Какое наважденье, чей уветМеня бросает безоружным в сечу,Где лавров я себе не обеспечу,Где смерть несчастьем будет. Впрочем, нет:Настолько сладок сердцу ясный светПрекрасных глаз, что я и не замечу,Как смертный час в огне их жарком встречу,В котором изнываю двадцать лет.Я чувствую дыханье вечной ночи,Когда я вижу пламенные очиВдали, но если их волшебный взглядНайдёт меня, сколь мука мне приятна —Вообразить, не то что молвить внятно,Бессилен я, как двадцать лет назад.««О донны, почему, сходясь в часы бесед…»