Паломники. Этнографические очерки православного номадизма

Мои российские православные информанты лишены такой возможности. Вместо гордости за самостоятельный поиск и ответственные поступки (например, признание своей прошлой жизни грешной и принятие решения о рождении заново) они испытывают либо неловкость оттого, что неважно знакомы с «традицией предков», либо возмущение тем, что другие не следуют этому единственно правильному пути. Превращение религии в традицию может преобразовывать ее в подобие гражданского долга или обузу. Об обращении россиян в православие говорить не принято, вероятно, по причине того, что эта религия по умолчанию считается традиционной, т. е. процесс религиозной социализации понимается не как религиозное обращение, а как возвращение к собственным корням. В исследовательской литературе вместо понятия обращения применительно к российскому православию обычно используется понятие воцерковления, за которым кроется нормативное, собственно церковное, понимание того, что же значит быть правильно и полностью православным. Между тем, если обратиться к рассказам самих верующих об их превращении в православных, в них обнаруживаются некоторые черты, общие с классическими рассказами о религиозном обращении. Такой специфической чертой, в частности, является упоминание о приучении тела верующего к участию в долгой церковной службе, так что он или она становится способным «стоять, как свечечка» и «выстаивать службу до конца».

Одна из моих уральских информанток Надежда начала ходить в церковь в начале 1990-х годов сравнительно молодой женщиной, когда в ее деревне в церкви бывали «только бабушки». Тогда же она привела туда и своего мужа.

Он стоит и говорит: я не хочу стоять в храме. У меня под ногами угли. Пошли домой. Я говорю, не, не, будем, надо стоять службу, бабушки сказали, что надо достаивать службу и как Иисус ходить. А под ногами угли… Он возмущается, кричит, пошли домой! Я говорю, не, не пойдем… Я давай “Богородице” читать, молиться, да “Отче наш”… Я знала только эти молитвы, больше ничего не знала… И мы достояли службу. Он пришел домой, лег отдохнуть. И он во сне увидел ангела светлого и темного. Вверху в небе дерутся, один другого бьет. Говорит, ой, бил-бил черный белого, то белый бьет. А потом белый-то как ударит черного, и тот сразу как… ну, темной вода, говорит, стала. А светлый-то, говорит, подошел ко мне, обнял меня и говорит: сейчас я навсегда с тобой буду. И все, и вот с того времени мы стали достаивать службу[24].

Надежда, к моменту нашего разговора ставшая опытной паломницей и одним из лидеров местной православной общины, демонстрирует в своем рассказе хорошее знакомство с православным религиозным фольклором. Это знание позволяет ей объяснить, почему ее мужу трудно стоять на церковной службе: дело не в его слабой воле или недостаточном желании, а в кознях дьявола. Как и в случае с заблудившимся паломническим автобусом, верующий здесь лишается агентности. Согласно этому и многим подобным рассказам, основное усилие новоначального верующего состоит не в борьбе с собой, не в осознанном изменении своей личности, преодолении разрыва между прошлым и настоящим, между до и после обращения, а в приспособлении себя к наследию предков, «своему» коллективному прошлому.

Если с точки зрения церковно-нормативного подхода главное для прихожанина – регулярное причастие и участие в жизни церковной общины, то с точки зрения верующего признаком вливания в тело Церкви является способность «выстоять службу до конца», не испытывая при этом физического неудобства и усталости. Конечно, любой священник одобрил бы это, объяснив попутно, что приучение к службе означает знание порядка ее следования, что практически приравнивается для не изучавшего специально литургику мирянина к «пониманию» или, скорее, привычке. Так, в стихотворной «Памятке идущего в храм», находящейся на дверях одной из церквей Свердловской области, перечисляются правильные действия верующего во время церковной службы – внешние (относительно своего поведения) и внутренние (обращенные на работу над своими чувствами):