Память, что зовется империей

ЭЗУАЗУАКАТ ТРИДЦАТЬ ШПОРНИК НАЗНАЧАЕТСЯ БУДУЩИМ СОИМПЕРАТОРОМ

В свете многолетних заслуг на службе Его Лучезарного Сиятельства Императора всего Тейкскалаана Шесть Пути эзуазуакат Тридцать Шпорник признается от 09.30, в сей первый день третьего года одиннадцатого индикта, наследником императорского престола, равным по рангу и власти соимператрице Восемь Виток и соимператору Восемь Антидоту; да будут все три соимператора крепки во взаимоотношениях, единодушны в желаниях и правят сплоченно, буде это потребуется.

Императорский указ, размещенный на станции метро «Плаза Центр-Семь», испорчен надписью красной краской из пульверизатора (неголографической) «Один Молния» в центре схематичного тейкскалаанского военного флага; конфискован патрулем Солнечных 249.3.11, предназначен к уничтожению

* * *

Нет никаких причин отказать Тейкскалаану в назначении нового посла, несмотря на то что нам неизвестна судьба Искандра Агавна; нам необходим свой голос в империи, а господин Агавн и до этого момента редко выходил на связь. Я рекомендую провести тщательный тест на способности для добровольцев, а также для молодежи без имаго-линии, но с выдающимися оценками на экзаменах Тейкскалаанской империи, чтобы отобрать нового посла из самых совместимых с имаго-записью Агавна – которая, напомню, у нас имеется, хотя и устаревшая.

Внутренняя записка Амнардбат от Культурного наследия – остальному Лселскому совету, публичная информация

Позже Махит вспомнит остаток дня лишь урывками: отдельные мгновения, обособленные один от другого из-за того, как растягивалось и денатурировалось время под давлением усталости. Первый взгляд на квартиру Двенадцать Азалии, на стены, увешанные картинами – репродукциями вне-Городских произведений масляными и акриловыми красками, тушью; массового производства, зато высокого качества, – и то, как Двенадцать Азалия слегка сконфузился, когда она их похвалила, словно посетители никогда не делали комплиментов его вкусу. Горячие иголки душа и то, что все мыло в Тейкскалаане пахло цветком, который никак не получалось определить – пряным и одновременно чужим и знакомым. Ощущения от свободных штанов и рубашки, которые он одолжил, – из грубого шелка, коротковатых, кончающихся на икрах и предплечьях. Абсурдно ощущение, когда она прилегла на диван, – и то, как все пропало, как отключились текстуры и звуки.

Спина вытянувшейся рядом Три Саргасс, прижавшаяся к ее спине. Как она открыла глаза из-за размытого движения на голоэкране – Двенадцать Азалия ел длинными палочками какую-то лапшу из пластиковой коробки, сидя со скрещенными ногами в кресле и глядя цензурированную версию окончания протестов, происходивших прямо у него под окном, – и как послышался далекий звон разбитого стекла, и как она снова ушла в свой разум, совсем ненадолго, в то темное пространство, где должен быть Искандр.

Когда она проснулась по-настоящему, было совсем темно. Двенадцать Азалия задремал за столом рядом со своим ужином, уложив голову на руки, пока голоэкран все еще работал с выключенным звуком: движущиеся картинки отбрасывали свет на его лицо. Махит осторожно поднялась с дивана и от Три Саргасс, даже во сне казавшейся бледной, нездорового серого цвета (оправилась ли она после неврологического шока? Махит сомневалась), подошла к окну. На улице было тихо. На перекрестке бликовали золотые и пустые лицевые щитки Солнечных. Как минимум четверо на углу в этом тихом спальном районе несут угрожающий дозор.