Память сердца

Костя спрыгнул с крыльца и, увязая в рыхлом снегу, побежал к распахнутым настежь воротам. Сердце отчаянно билось, лицо секли снежинки, косо летевшие навстречу; впереди распахивалось мутное пространство без конца и края, в этом пространстве беспорядочно летали мириады снежинок, подхваченные ветром, они неслись из жуткой тьмы, словно армия злобных существ – безжалостных, равнодушных, неудержимых в слепой ярости. Но Костя и не думал отступать. Эти снежинки и ледяной ветер ничего не значили! Через несколько минут он перестал чувствовать и холод, и неудобство, и липкий снег на лице. Это только попервости больно и страшно. Нужно преодолеть этот страх, и тогда уже ничего не будешь бояться! Можно целую вечность идти сквозь ледяную ночь, одолевая и холод, и сбивающий с ног ветер, и собственный страх. В такие-то минуты и проверяется человек, проясняется его характер. Наружу выступает нечто такое, что таится глубоко внутри человека, составляет его суть, несгибаемый стержень. Такой стержень есть не у всех людей. Но у Кости он был. Теперь это можно было считать установленным фактом.

Мороз в эту ночь резко усилился. Казалось, что небеса разверзлись до самых дальних пределов, космический холод обрушился всей своей мощью на беззащитную землю, и земля обратилась в камень. Оледеневший воздух со свистом врывался в лёгкие, разрывая грудь; глаза слезились, и всё вокруг представлялось Косте размытым и нереальным, словно он попал в жуткую сказку. Шагая по глубокому снегу, он временами забывался. Ему казалось, что он давно уже идёт по уходящей во тьму снежной тропе, что весь мир погрузился в ночь и холод, и никогда уже не будет солнца и тепла, а он вечно будет так идти, пока не свалится от усталости. Позади был опустевший дом, а впереди – что-то страшное, невыразимое, и он шёл навстречу этому страху, обмирая от ужаса и понимая, что должен идти и принять всё то, что ниспошлёт ему судьба.

К счастью, Костя не замёрз в эту ночь, не сбился с дороги, не остался лежать в придорожном сугробе. Из последних сил одолел обледенелые ступени деревянного крыльца двухэтажного дома и постучал кулаком в дверь. Открывать никто не спешил, но через минуту послышались шорохи, и дверь приоткрылась. Выглянул вахтёр, с удивлением глянул на гостя.

– Тебе чего, малец?

Костя едва унял дыхание.

– Я к отцу пришёл, отец мой тут работает, начальник он.

– Какой ещё начальник? – Дверь чуть приоткрылась, вахтёр наполовину высунулся на улицу. Костя узнал его, видел раза два, когда приезжал сюда с отцом. Фамилия у него была очень странная – Рябоконь. Отличался он неряшливостью, а ещё подобострастностью перед начальством любого ранга. Но теперь он вёл себя иначе – смотрел холодно, ни тени сочувствия не было заметно в окаменевшем лице с грубыми неприятными чертами.

– Борис Иванович Кильдишев, – почти задыхаясь, выкрикнул Костя, – это отец мой! Я к нему. Да пропустите же! – И он сделал попытку пройти внутрь. Но вахтёр встал у него на пути.

– Да погоди ты, куда лезешь? Нельзя сюда! Отца твоего тут нету, забрали его. А ты иди домой, нечего шляться по ночам!

Костя отодвинулся.

– Как забрали? Куда?

– А я откуда знаю? Тебе видней, – был ответ. – Яблочко от яблоньки недалеко падает.

– Какое ещё яблочко?

– Давай-давай, шуруй отсюда. А то позвоню куда следует, тоже загремишь, узнаешь тогда, где твой батя! – Вахтёр зашёл внутрь и резко захлопнул дверь.

Костя с силой ударил рукой в дверь.

– Где мой отец? Немедленно откройте!

– В доме Васькова он, – глухо донеслось изнутри.

– Какой ещё дом Васькова?

Дверь приоткрылась, вахтёр насмешливо глянул на Костю.

– Тюрьма это, понял?! Арестовали твоего батю. За дело, стало быть. У нас зря никого не арестовывают! А ты больше сюда не приходи!