Память сердца

Дверь снова захлопнулась, на этот раз окончательно. Костя постоял несколько секунд, потом медленно спустился по ступенькам. Ледяной ветер задувал за воротник, снег облепил щёки и ресницы; Костя ничего не замечал. Услышанное оглушило его, он вдруг утратил все свои чувства: не чувствовал ни холода, ни неудобства; не сознавал себя и словно не понимал, где находится. Машинально повернулся и побрёл в кромешную тьму. В эту минуту он ничего не боялся, и если бы перед ним разверзлась пропасть, он без колебаний шагнул бы в неё. Но заснеженная дорога возникала словно бы ниоткуда, и он всё шёл и шёл вперёд, не замечая времени, сам не понимая, куда и зачем он идёт. В какой-то момент ощутил внутренний толчок и резко остановился. Провёл ладонью по мокрому лицу и стал осматриваться. Он стоял посреди ночной улицы. Всё это время он шёл под уклон, просто потому, что под уклон идти было легче. Но что там, впереди? Он присмотрелся. Вдали угадывались дома, окна их были темны. Была глубокая ночь, все давно уже спали в тёплых постелях. Его вдруг обожгло: отец! Где же он? А что, если он уже вернулся?! Да, конечно, отец наверняка теперь дома, а Рябоконь зачем-то соврал ему про тюрьму. А может, и не соврал, а просто не так всё понял. Отца пригласили на беседу, а потом отпустили. И даже не отпустили, а отвезли домой на служебной машине! И теперь он дома, пьёт чай из своей любимой кружки и с беспокойством поглядывает в окно, недоумевая, куда подевался его сын?

Сообразив всё это, Костя стал оглядываться, пытаясь понять, в какой стороне его дом. По всему выходило, что он забрёл в самый дальний конец посёлка, перевалил через макушку горы и движется к заливу Гертнера. А коли так, нужно поворачивать назад. Он развернулся и побежал обратно в гору. Ветер с новой силой ударил в лицо, на секунду ослепив и сбив дыхание. Костя прижал подбородок к груди, запахнул покрепче воротник и думал лишь о том, чтобы не упасть в сугроб. Так он бежал, задыхаясь, несколько минут, пока не оказался на самом верху. Ветер здесь задувал с удвоенной силой, так что перехватывало дыхание. Улица по-прежнему была пуста. Костя ничего не видел вокруг. Тяжело бухая валенками, он бежал теперь под уклон, думая лишь об одном: как поскорее попасть домой. Отец может пойти искать его, и тогда они разминутся. Если бы Костя оставил записку, что так и так, я ушёл в посёлок и скоро вернусь! – тогда отец не ушёл бы искать его, а теперь он точно уйдёт. И что тогда будет?.. Об этом Костя боялся думать. Нужно поскорей очутиться на той единственной дороге, которая вела в посёлок. Тогда отец заметит его, даже если поедет на машине. Конечно, он заметит! Посадит Костю в тёплый кузов, и они вместе вернутся домой…

Этим мечтам не суждено было осуществиться. Отец Кости в это время сидел в кабинете следователя на втором этаже каменного здания на улице Дзержинского. Ярко светила двухсотваттная лампочка под потолком, в чёрные окна бился ветер со снежной крупой, дробно стучала печатная машинка, сизый дым от папирос «Казбек» вился к потолку. В кабинете находилось четверо: два следователя, подследственный и машинистка. Последняя неотрывно смотрела на заправленный в машинку печатный лист, длинные костлявые пальцы её резко ударяли по твёрдым клавишам, отчего раздавался сухой перестук, отдалённо напоминающий пулемётную очередь.

Следователь, сидевший за столом, неотрывно смотрел на подследственного, словно тот мог испариться в любую секунду. Другой следователь всё время находился на ногах, он то подходил к окну и рассеянно глядел в черноту ночи, то вставал сбоку стола и смотрел на арестованного; на лице его была смесь презрения и брезгливости. Сидевший перед ним человек (а это был Костин отец) переводил вопрошающий взгляд с одного следователя на другого. Он никак не мог взять в толк, чего от него требуют эти люди. Вчера ещё они отдавали ему честь на улице, а сегодня задают странные вопросы. Битый час он им втолковывает очевидные вещи, и всё без толку!

– Значит, продолжаете упорствовать! – внушительно произнёс тот, что сидел за столом. – Не желаете разоружиться перед советской властью!

Машинистка застучала пальцами, раздалась очередная пулемётная очередь.

Борис Иванович подался всем телом вперёд.

– Товарищи, дорогие, о чём вы всё время говорите? Я ничего не понимаю! Какой заговор? Против кого? Что это за ерунда?

Машинистка быстро оглянулась и, поняв, что можно печатать и дальше, снова застучала по клавишам.

– Вы полностью изобличены показаниями подельников, – бесстрастно ответил следователь.

– Каких подельников? Вы с ума сошли!

– Заместитель ваш Протасов дал против вас развернутые показания.

– Но он не мог ничего такого сказать! – вскинулся Борис Иванович. – Это всё клевета!

– Допустим, – кивнул следователь. – А что вы скажете о вашем бывшем начальнике Бокие?

– А он тут при чём?

– Вы ведь работали под его началом?

– Да, работал, ещё в Москве. Это что, преступление?

Следователи быстро переглянулись, на лицах показались кривые ухмылки.

– Этого мы пока не знаем. Но обязательно выясним. А лучше вам самому во всём признаться.