Память сердца

Почти все посёлки на Колыме имели двойные названия. Огромный пересыльный лагерь на сопке Крутая сразу за Магаданом назывался «Шестой километр». В двух километрах дальше по трассе расположился совхоз «Дукча», который чаще называли «Восьмым километром». Центральная колымская больница на тысячу коек именовалась «двадцать третьим километром». Посёлок Уптар располагался на сорок первом километре, Сокол – на пятидесятом, Палатка – на восемьдесят втором, Атка – на двести восьмом, Дебин – на четыреста сорок восьмом. Дальше вдоль Колымской трассы расположились посёлки Ягодное («пятьсот двадцать третий километр»), Сусуман («шестьсот двадцать седьмой»), Кадыкчан («семьсот двадцатый»), Аркагала («семьсот двадцать седьмой») и ещё несколько десятков посёлков и лагерей, превышающих населением небольшой уездный город – так до самого конца двухтысячевёрстой, постоянно петляющей меж скалистых гор и распадков трассы.

Всё это было неспроста. Коварный враг не дремлет! А потому нужно шифроваться и скрывать истинные названия посёлков и лагерей, маршрутов и вернейших планов освоения громадной территории, до которой на самом деле никому в целом мире не было никакого дела. Мало ли на свете оледеневшей земли и целых материков, на которые не ступала нога человека? Никто по доброй воле не отправится в эти ледяные копи, в эту глушь, где нет места человеку, со всеми его слабостями, с извечной жаждой покоя и достатка. На советской Колыме всё было не так: сюда завозили людей огромными пароходами словно скот; здесь, среди безжизненных пространств, их заставляли строить лагеря для самих себя, в которых они в большинстве своём должны были умереть. Это напоминало крупномасштабную войсковую операцию со всеми её атрибутами: решительностью, безжалостностью, грубым произволом, беспрекословным подчинением любому, самому вздорному, приказу, и полным отсутствием человеческого сочувствия, да и обычного здравого смысла. Противиться этому было невозможно, а можно было лишь подчиниться и встать в общий строй. А ещё можно было погибнуть сразу, не дожидаясь, когда из тебя выжмут последние соки и отбросят за ненадобностью, как изорванную в клочья и ни на что уже не годную ветошь. Да, люди вынуждены были подчиняться и приспосабливаться. Вся эта бестолковость и абракадабра отразилась и на обыденной речи. Так все и говорили: «направляемся на сорок седьмой километр»! Или так: «Приказываю доставить партию заключённых в количестве пятисот человек на четыреста сорок восьмой километр» (в посёлок Дебин, стало быть).

Ничего этого Костя пока что не знал и в такие дали забираться никак не чаял. Путь его лежал в посёлок Атка, что раскинулся на огромной заболоченной равнине в районе двести восьмого километра постоянно петляющей Колымской трассы. Трёхтонный грузовичок ЗИС-5 преодолел двести восемь километров за девять часов. И это было довольно быстро, особенно если учесть две остановки на обед и ужин, в Палатке и на Яблоновом перевале. В Палатке они пообедали в придорожной столовой, возле которой останавливались все проходящие машины, будь то гражданский груз, военное оборудование или небольшая партия заключённых по спецнаряду. В столовой Костя и жизнерадостный водитель съели по тарелке супа и по котлете с макаронами. Это было в половине двенадцатого. А без четверти четыре, когда грузовик, трясясь с натуги и оставляя за собой едкий чёрный дым, одолел крутой подъём знаменитого Яблонового перевала, они съехали с трассы и пережидали, пока не остынет мотор; за это время они съели по два холодных пирожка с капустой и выпили по кружке крепко заваренного чая, который прямо в кабине ловко вскипятил у себя на коленках на всё гораздый шофёр.

– Вот так вот! – подмигнул он Косте, бросая видавшую виды кружку в стоящий в ногах деревянный ящик. – Поживёшь с моё – всему научишься! Ты, главное, ничего не бойся. Держи хвост пистолетом!

С этими словами он запустил двигатель и выехал на трассу. До Атки оставалось каких-нибудь сорок километров – пустяки, по местным меркам.