Память сердца

А когда они въезжали в посёлок, Костя пожалел, что согласился на это путешествие. Лучше бы остался в Магадане. Вот если бы ему предложили ехать на собачьих упряжках прямиком на Северный полюс или ползти, изнемогая, по глубокому снегу сквозь вековой лес, или идти на лыжах без остановки вокруг земного шара – он бы согласился без раздумий. Это было бы страшно и почти невозможно, но зато жутко увлекательно, романтично, мужественно! Он бы стал героем, и даже если бы замёрз насмерть среди вечных льдов, как Витус Беринг, – всё равно оставил бы о себе героическую память. О нём слагали бы песни и ставили в пример, как ставили в пример Павлика Морозова, злодейски убитого кулаками, или Аркадия Гайдара, командовавшего полком в шестнадцать лет. Но что делать в этом жутком посёлке, где дома по крыши завалены сугробами, и всё так серо и скучно, что не высказать. Как же он будет жить в этой глуши долгие годы? Для чего? В этом не было никакого героизма. И ни капли романтики. Всё было бессмысленно, глупо, не нужно. Зачем он здесь? Кому всё это нужно?

Он ещё не знал, но смутно почувствовал обострённым чутьём загнанного в угол человека, что эта бессмысленность существования, эти неподвижность и бездействие – они хуже всего на свете! Бездействие и безнадёжность быстрей всего убивают душу, отнимают силы и глушат жизнь в самой её основе. Лишь когда человек продолжает борьбу, когда он деятелен и бодр, когда не сдаётся – лишь тогда у него есть шанс на спасение; и даже если этого шанса на самом деле нет, само это движение, эта отчаянная борьба становятся смыслом и спасением, глушат ужас отчаяния и придают уверенность и силы, а часто и спасают от гибели – наперекор всему: обстоятельствам, логике и козням врагов. К тому же это гораздо благороднее – бороться до конца, стремиться к цели до последнего дыхания и наконец умереть в решительном броске, в отчаянном усилии, отнявшем последние силы! Да, это очень мужественно и благородно, и это «по-людски», «по-человечески». Это именно то, что сделало человека человеком, вырвало его из тьмы небытия и провело по невероятно трудному и длительному пути восхождения к сознанию и могуществу, выделило его из сонма когтистых и зубастых тварей, сделало царём всего живого на планете, сжигаемой вулканами, сотрясаемой тектоническими сдвигами, заливаемой потоками воды, иссушаемой палящими лучами расположенной рядом звезды.

Судьбе было угодно зашвырнуть Костю в этот богом забытый посёлок на краю огромного материка. Судьба (или то, что именуют «жизненными обстоятельствами») бросила подростка в омертвевший, задавленный страхом мирок, предоставив ему самому искать спасительный путь.

Следует сказать истины ради, что в те страшные годы десятки тысяч его сверстников содержались в исправительных лагерях наравне со взрослыми. Уголовный кодекс первого в мире социалистического государства допускал не только заключение, но и расстрел детей, начиная с двенадцатилетнего возраста согласно постановлению Совнаркома от седьмого апреля 1935 года. Правда, несовершеннолетних расстреливали нечасто (в сравнении со взрослыми, с которыми советская власть вовсе не церемонилась и ежедневно казнила тысячами). Но и пребывание в колымском лагере не сулило двенадцатилетним и четырнадцатилетним подросткам ничего хорошего. Если они и не погибали от голода и непосильного труда, то всё равно жизнь их была искалечена, психика надломлена, идеалы порушены, а душа обращалась в пепелище, подёрнутое отчаянием, злобой, цинизмом, неверием и обидой. Костя ничего этого не знал. Ему казалось, что несчастнее его нет никого на свете. Но если бы он заглянул в один из тех лагерей, что попадались ему на пути, если бы провёл там пару дней и попробовал баланду из общего котла, которую не всякая собака станет есть, если бы пообщался с потерявшими человеческий облик блатарями и покатал двенадцать часов кряду неподъёмную тачку в золотом забое, то он бы не так сокрушался о своей незавидной доле. Он бы понял тогда, что судьба оставила ему шанс остаться человеком. Он шёл по краю бездны, но не падал в неё. Что его удерживало от падения? Помощь ли добрых людей или та незримая и всепроникающая сила, которая заключена в родительской любви? Этого нельзя наверняка знать. Быть может, будущая наука ответит на эти вопросы.