Память сердца

Хотя, разговором это назвать сложно. Говорил в основном попутчик, а я внимательно слушал, изредка кивая и делая круглые глаза. Не знаю, чем я заслужил его доверие. Быть может, он увидел во мне самого себя – таким, каким он был до ареста. Родился он, к слову сказать, в 1909 году, а на момент нашего знакомства ему было восемьдесят лет. Но выглядел он моложе: невысокий, плотный, коренастый, с неторопливыми движениями и уверенной повадкой. При разговоре смотрел собеседнику в глаза, но не нахально и пристально, а спокойно и словно что-то припоминая. Я сразу почувствовал себя с ним легко. Как-то понял вдруг, что он не обидчив, не привередлив, что всё понимает и с ним можно говорить запросто – как со старым добрым знакомым и мудрым человеком. К тому же, как я уже сказал, я тогда был почти счастлив, и он, конечно же, сразу это подметил. Вообще, люди, побывавшие в неволе, очень проницательны. А те из них, кто прожил хотя бы несколько минут в твёрдой уверенности в скорой и неизбежной смерти – про таких я даже не знаю, что и сказать. Это выше моего разумения.

Попутчик мой провёл в бараке смертников несколько суток. Эти несколько суток он прожил на знаменитой «Серпантинке» – расстрельной колымской тюрьме, где за 10 месяцев 1938 года было убито больше тридцати тысяч человек (так сказано в официальных документах, а сколько людей там было убито на самом деле – этого никто не знает до сих пор; выживших свидетелей этих страшных событий уже нет на этом свете, а все архивы до сих пор находятся под спудом).

Про то, что с ним случилось и как он попал на «Серпантинку», Илья Фёдорович (так звали моего попутчика) рассказывал очень толково и обстоятельно, но с видимым равнодушием, словно бы речь шла о другом человеке. Только взгляд его иногда туманился, а сам он отворачивался и смотрел в угол, голос его становился глухим, безжизненным. Он говорил и словно бы не верил тому, что всё это было с ним на самом деле.