Память сердца

А эти двое, лишнего слова не говоря, прошли в комнату. Милиционер показывает мне ордер на обыск. Стали обыскивать, заглядывать под кровать, в печку. Потребовали открыть сундук. Перевернули всё вверх дном, но ничего не нашли. На столе лежал фотоальбом. Милиционер полистал его и положил в портфель. Спросил мои документы. Я достал паспорт, военный билет, профсоюзный билет, извещение из красноярского учительского института, в котором мне было предписано явиться 9 ноября для получения диплома. Всё это он положил в портфель, потом сел и стал составлять опись изъятого имущества. Закончив, дал жене на подпись. А мне предъявил второй ордер – на арест. Жена сильно разволновалась, чуть не упала в обморок, стала будить детей. Я её остановил. Спрашиваю милиционера: «За что арестовываете?» А он отвечает: «Там узнаете. Собирайтесь».

Я собрался, поцеловал жену и детей, молча вышел из дома.

Была уже глубокая ночь. Высоко над головой мерцали звёзды, луна равнодушно освещала спящее село. Снег в том году выпал рано, под его однообразный скрип я покидал семью на долгие одиннадцать лет.

Меня привели в сельсовет. Там уже находились, тоже арестованные, директор нашей школы Иван Матвеевич Шотырко, учительница начальных классов Торопова и её отец Торопов – бывший священник. Все поникшие, словно придавленные тяжким грузом. Сидят молча, углубившись в себя. Я тоже сел и стал ждать.

Минут через двадцать нас посадили в грузовую машину, чтобы отправить в райцентр. Машину тут же окружили наши родные, но поговорить с ними нам не дали. Я не выдержал и крикнул жене:

– Настя! Береги себя и детей!

Машина тронулась. Я вижу: Лева хотел было бежать за мной, но жена с младшим сыном на руках задержала его. Они долго стояли среди дороги и смотрели вслед машине. У меня защемило сердце. Жаль было оставлять детей сиротами. Моя жена сама росла сиротой, без отца и матери.

Ехали мы больше часа. Дорога ухабистая, да ещё ночью, впотьмах. Наконец приехали в Саянск. Нас отвели в КПЗ. Там я увидел заведующего районо, старого члена партии, бывшего командира партизанского отряда, всегда серьезного, широкоплечего Сергея Петровича Щукина. Он был инвалид войны, на груди всегда носил орден Красного Знамени. Теперь ордена не было. Рядом с ним на нарах сидели заместитель председателя райисполкома Александр Васильевич Авдонин – тоже старый член партии и партизан, и его молодой сын – секретарь райкома ВЛКСМ. У окна стоял высокий статный инспектор крайоно Маслов. На нарах сидели директор школы и учителя Вознесенский, Гражданцев, Яриков, Черкасов и бухгалтер районо, фамилию которого я позабыл.

На другой день в КПЗ привезли ещё несколько человек, среди них были два учителя из нашей школы: Агапий Лукьянович Карякин – молодой высокий учитель географии, и Михаил Михайлович Вылегжанин – тоже молодой учитель математики. Оба были комсомольцами. Кроме них в КПЗ сидели обычные крестьяне, бывшие партизаны и один ссыльный по делу Кирова – лысый старик. Всего нас там набралось восемнадцать человек. Просидели мы трое суток. Особенно тяжело было на третий день. Девятого ноября я должен был получать диплом в Красноярске. А вышло вон как. Вместо диплома – тюрьма!

Десятого ноября нас пешком отправили в Канскую тюрьму. Это километров сто будет. А уже мороз был, снега насыпало, на дороге сугробы. Так мы и пошли по этому снегу, сами не зная куда. Целый день шли, едва переставляя ноги. Заночевали в каком-то селении. Нас закрыли в пустой избе до утра. Можно было бежать, но это и в голову не приходило тогда. Никто не чувствовал за собой никакой вины. Надеялись, что во всём разберутся и отпустят. А если убежишь – что подумают родные? Ты спрячешься, а они останутся. Это как? Да и куда было бежать? Без паспорта, без денег.

Утром всех растолкали и погнали дальше. По дороге нас нагнали жёны. Передали кое-что из еды и немного денег. Разговаривать не давали, но мы с Настей перебросились несколькими словами. Я ей посоветовал ехать к моим родителям, мол, помогут. А одной ей было не выжить. Она сперва не поверила, а потом убедилась, что прав я был. По-моему всё и вышло.

В общем, пришли мы в Канск уже ночью – и прямиком в тюрьму. Там нас обыскали, отобрали все личные вещи, галстуки и ремни, чтоб не на чем было повеситься. Рассадили по разным камерам. А в камере что? Сверху тускло светит маленькая лампочка. Стены грязные, все исцарапанные разными надписями, маленькое окошко с железной решёткой, а снаружи козырёк, чтобы не видно было ничего. Вдоль стен сплошные нары. В углу – параша. А народу столько, что присесть негде, не то что на нарах, а и на полу не присядешь – всё занято! Я как вошёл, так и сел на корточки возле самой двери. Воздух спёртый, дышать трудно. И все напуганные, угрюмые, боятся даже разговаривать друг с другом, сердце у каждого в тревоге, чувствуется что-то недоброе, странное!