Памятники средневековой латинской литературы X-XII веков

Счастья желаю тебе, хотя его сам не имею,
Я, изгнанник Назон, я, твой любимый поэт.
Изгнан из града родного, — нет, больше, — я изгнан из мира:
Ныне варварский край служит жилищем моим.
Здесь непогода всегда небеса облекает туманом —
Все здесь чужое для нас, даже чужой небосвод.
Здесь и природа иная, закована в льды и сугробы;
Глыбы почвы гнилой лед прошлогодний хранят.
Цезаря гнев в этот край меня из отчизны направил,
¹⁰

Здесь я, изгнанник, живу, Цезаря гнев испытав.Не заслужил я, чтоб Рим своего отвергнул питомца,
Римский я гражданин, кару несу без вины.
Если бы Цезарь меня судил судом справедливым,
Я добровольно тогда снес бы любой приговор;
Но не судом осужден я, а Цезаря волей суровой;
Царская воля всегда выше, чем довод и смысл.
Ты ж попытайся узнать: его ярость, быть может, остыла?
Так узнаю и я, в чем его воля теперь.
Если ж он гневом горит и меня воротить не согласен,
²⁰ Пусть разрешит хоть одно — с этой проститься землей.
Легче мне будет изгнанье, когда расстанусь я с Истром,
В месте другом я себя буду свободным считать.
Ты мне недавно писал, что хочешь ко мне ты приехать —
Но ведь для помощи мне твой бесполезен приезд.
Надо, чтоб Цезаря слух непрерывно ты в Риме тревожил,
Чтобы мое повторял имя не раз и не два.
Знаешь ты сам, что вода проникает в утесы не силой —
Нет, их дождик долбит, тихо, упорно струясь.
Я не хочу, чтобы ты в этот путь тяжелый пускался —
³⁰ Слишком многих на нем ждет непредвиденно смерть.
Часто, путь преграждая, до звезд возвышаются горы,
Часто ущелий отвес в глубь Ахеронта манит.
Если ты сгинешь в дороге, мои не удвоятся ль муки?
Сам я погибну тотчас, если не станет тебя.
Ныне страдаю один, тогда бы страдал за тебя я,
Ты — полжизни моей, я без тебя не живу.
Жилы и члены бессильны, и мозг в костях иссыхает;
Только любовью к тебе жизнь я могу поддержать.
Эта любовь искони нам в сердце глубоко проникла,
⁴⁰ Дружбы этой не раз был наш испытан союз.
Не сомневаюсь в тебе, ты во мне сомневаться не Должен:
Пусть надеждой всегда наша пребудет любовь.
Верь мне: в Риме останься, держись и к Цезарю ближе,
Пусть остается всегда Рим благосклонным к тебе.
С Цезаря глаз не спускай, особенно после пирушки:
В эту пору владык разогревает вино.
Слушай рассказы его, внимай победным известьям,
Толки людские лови в ходе веселых бесед.
Вот тогда осторожно, шутя, обо мне упомянешь:
⁵⁰ Не упускай ничего, я умоляю тебя.
С тем, кто близок, веди разговор, и с тем, кто у власти,
Все разузнай — иль проси, или награду сули.
Если ты можешь — его самого побуждай к разговору:
Сам из беседы поймешь, помнит ли он обо мне.
Верь, он женою своей меня попрекает напрасно:
Я о женах забыл — да и с рожденья таков.
Только песни мои говорят о девических чувствах,
Но меня самого страсть не тревожит ничуть.
Чувство любви, если живо, оно рождает желанье,
⁶⁰ Но к любовным делам, видно, не тянет меня.
Правда, язык мой болтлив, но нравы мои беспорочны —
С самого детства всегда чист, как ребенок, я был.
Строки песен моих были девушек сердцу угодны.
Их учили они, кто чего ищет в любви.
Цезарь за это меня порицал, но того не заметил,
Что я учил и тому, как нам любви избежать.
Юношей я любви не учил, но если полюбят,
Я указывал им, как им любить и кого.
Граждан я римских учил красиво любить и учтиво,
⁷⁰ Чтоб от простецкой любви город избавился мой.
Если ты с Цезарем будешь, то будь мне заступником верным —
Тем, каков был ты вчера, будь ты и завтра и впредь.
Другом будь мне таким, каким в письме ты явился,
И доброту прояви больше, чем я заслужил.
Другом будь мне таким, каким бы хотел меня видеть,
Если б постигла тебя тяжкая участь моя.
Другом будь мне таким, каким я стал бы для друга,
Если б ему довелось беды лихие узнать.
Счастье балует тебя, пускай же балует и дальше,
⁸⁰ Хоть на меня и глядит взглядом враждебным оно.
Пусть удел мой при мне, ты со мною поделишься счастьем:
Ибо судьбины моей ты половину несешь.
Ты мой товарищ и спутник, ты верный мой друг и надежный,
И со мною всегда делишь ты слезы мои.
Только прошу — о печалях моих вспоминай ты не часто,
Но зато вспоминай чаще о помощи мне.
К Цезарю близок ты будь, держись за него постоянно,
Кравчим будь за столом, в спальне — постельничим будь.
Слово в беседу вверни обо мне, коль покажется нужным:
⁹⁰ Многие хитрым путем цели достигли своей.
Только супруга его обо мне пусть ни слова не скажет,
Имени пусть моего не назовет никогда,
Но тебе передаст, если муж ее что-нибудь молвит,
Ты же мне передай все, что он скажет, сполна.
Если задумает Цезарь смягчить мою жалкую участь,
Пусть приказы его вестник ко мне принесет.
Цезарь не в силах уже мою долю сделать суровей —
Пусть же меня он казнит: смерть не труднее, чем жизнь.
Три мне исхода желанны: чтоб он вернул мне свободу,
¹⁰⁰ Иль разрешил переезд, или на смерть осудил.
Пусть он из трех выбирает одно: он суровей не может
Кары найти для меня, чем надо мной он свершил.
Пусть отягчит мой удел — он его же мне сделает легче:
Можно его облегчить, но отягчить — никогда.
Он ненадежным меня и лживым, быть может, считает, —
Но ни в том, ни в другом я неповинен ничуть.
Клятву верности дам, договор заключу я священный;
Будешь в клятве моей верным заложником ты.
Песни мои ненавистны ему — я от них отрекаюсь:
¹¹⁰ Ведь из-за Музы моей ныне в изгнании я.
Если Цезарь велит мне его победы прославить,
Их вознесу я до звезд лирой искусной моей.
Я обещаю немало, но должен быть щедр в обещаньях
Тот, кто в изгнанье, томясь, хочет его избежать.
Но называют меня, Назона, поэтом неложно —
Был прирожденный мой дар всюду известен всегда.
Этот дар мне открыл могучих властителей уши,
Выше, чем сам я хотел, дар мой прославил меня.
О, если б этот мой дар укрылся от Цезаря слуха!
¹²⁰ Он на меня и навлек тяжкий изгнанья удел.
Дар мой меня научил в размер укладывать строки:
Все, что я захочу, высказать Муза могла.
Эта способность моя, быть может, на пользу мне будет,
Если бы ты и другим мог про нее рассказать.
Если б ты всем объяснил, насколько мой стих был полезен,
Цезарь, может быть, сам эти стихи полюбил:
Ведь никогда и ничей ему не был стих ненавистен,
Только на песни мои он со враждою взирал.
Впрочем, терзают меня теперь иные заботы,
¹³⁰ Не до стихов мне уже — слишком тяжел мой удел.
Ах, если б Цезарь поэта любил, лишь стихи осуждая!
Но не могу позабыть я о страданьях моих.
Горе мне! Мучат меня грызущие жизни невзгоды,
Тяжко тело мое острые боли томят.
Варварский здешний народ, их язык, для нас непонятный,
Эта страна без весны — все это мучит меня.
О, сколько прелестей жизнь здесь теряет! Цветов мы не видим,
Даже весной лишены нежного щебета птиц.
Птицы здесь не поют, луга цветов не рождают,
¹⁴⁰ И покрывает поля иней своей белизной.
О, злосчастная жизнь, о, жизнь, злосчастнее смерти,
Сколь нескончаема в ней неотвратимая скорбь!
Столько смертей я терплю, сколько дней мне в жизни осталось,
И, в несчастье живя, я умираю живой.
О, как печально в мучениях жить и быть долговечным!
Но предсмертную скорбь можно предвидеть легко.
Я в ненастье и в холод до самых костей застываю:
Горе мне! друг твой Назон гибнет в краю ледяном.
Я не боюсь никого, и посланье мое не боится, —
¹⁵⁰ Имя свое потому я называю не раз.
Пусть сам Цезарь узнает, чего скрывать я не в силах, —
Как я страстно стремлюсь снова свободу стяжать.
О, мой Рим! Суждено ль в твои мне стены вернуться
И, прильнувши к тебе, новую жизнь обрести?
Если б священный сенат мне дозволено было увидеть,
Образ почтенных отцов, твой незабвенный мне лик!
Я бы с мольбою припал к ногам отцов с поцелуем
И поцелуев дождем я бы осыпал тебя!
Душат рыданья меня, хоть заплакать я должен был раньше,
¹⁶⁰ Но не могу устоять — горе сильнее меня!
Вздохи и стоны мои непрерывно в груди возникают,
Днем я и ночью всегда время в слезах провожу.
Флор, умоляю тебя, прошу, надо мною ты сжалься,
Вспомни о друге своем, время найди для него.
Ты — вся надежда моя, ты один спасти меня можешь,
Тяжкие стоны мои я обращаю к тебе.
Легче бы в дерево мне обратиться, как оной Филлиде[239],
Чем, оставаясь живым, муки изгнанья нести.
И Лаодамии участь смягчили ведь боги благие.
¹⁷⁰ К Фисбе с Пирамом судьба более кроткой была.
И о воробушке мертвом пролить слезу я согласен[240],
Но росой моих слез я орошаю себя.
Кончил письмо я мое, ни стиха я к стихам не прибавлю,
Только и в силах с трудом вымолвить: «Флор мой, прости!»