Памятники средневековой латинской литературы X-XII веков

Шлю, Назон, я тебе привет мой, слезами омытый;
Коль он к тебе не дойдет — и твоего я лишусь.
Ты, изгнанник, живешь, привета лишенный, близ Понта;
Так же, привета лишен, в Риме скорблю я, один.
Кто, от отчизны вдали, постоянно к отчизне не рвется?
Кто в родную страну жадно возврата не ждет?
Разве что жалкий бедняк, не имея ни дома, ни крова,
Может в себе не хранить память о крае родном.
Ты ж, гражданин и потомок семей благороднейших Рима[234]

,¹⁰ Роду Цезарей был равен по крови своей.
Изгнан ты в дальний парфянский предел[235] и к тем, кто в изгнанье
Кару несет за вину, ты без вины сопричтен.
Цезарь во гневе тебя, не по праву, подверг наказанью;
Слезы же лить о тебе — мне это право дано.
Ныне из Рима ты изгнан, отправлен на Истр ледовитый —
Ровно полгода царит там ледяная зима.
Рим наш — вселенной глава, к нему весь мир притекает,
Образ его для тебя — дом твой прелестный, родной.
Наши театры знакомы тебе, каждый портик известен,
²⁰ И в переулке любом знаешь ты выход и вход.
Где толпится народ, где девушки в страсти клянутся, —
Знал ты все эти места, был там известен и ты.
Вряд ли в охоте любовной ты мог поддаться обману,
Если бы женщину в сеть ты уловить пожелал.
Да и какую из женщин не мог сразить ты стрелами,
И пред оружьем твоим кто бы сумел устоять?
Был для мужей ты опасен, но даже для них ненавистным
Не был ты никогда, ты даже их покорял.
Не был врагом никому, все были к тебе благосклонны, —
³⁰ Цезарь один среди всех косо смотрел на тебя.
Верно, недобрые слухи ушей государя коснулись,
Будто с женою его связано имя твое.
Не удалось никому из друзей его гнев успокоить,
Муза тебя не спасла, ни красноречия дар.
Тем упорнее Цезарь с тобой не желал примириться,
Что эту злую молву ты пустяками считал.
Но что может быть мужу обидней, чем слух о супруге,
Если насмешкой молва брачный порочит покой?
Не был ты осужден священным решеньем сената,
⁴⁰ Общей молвы приговор «песней любви» утвержден[236].Общей молвой прикрываясь, тебя уничтожила зависть,
Но говорят, что тебя книга сгубила твоя.
Нет, не Муза твоя тебя обрекла на изгнанье,
И не стих твой тебя — Цезаря гнев погубил.
Знали все люди любовь, стихов твоих не читая,
Мужи и жены в веках; ты лишь поведал о ней.
Ты ли века научил или ты у веков научился?
Ведь не поэмой твоей Аргус в обман был введен[237],
И не поэма твоя разрушила стены троянцев,
⁵⁰ И без поэмы твоей знала Венера любовь.
Нашу природу издревле сам бог преисполнил любовью,
Нас она учит тому, что он ей сам преподал.
Если преступна любовь, то преступен ее зачинатель:
Тот, кто нас научил, тот и виновен во всем.
Если любить — преступленье, то жизнь сама — преступленье;
Бог повелел нам жить, бог повелел и любить.
Бог нам любовь сотворил, вражду сотворять не желая,
Ибо родится вражда там, где господствует зло.
Ты любовь воспевал, но не ты изобрел это чувство,
⁶⁰ Ты огня не зажег, не был учителем ты.
Пусть же комедии сгинут и трагиков голос умолкнет,
Если умрет хоть один звук твоих легких страниц.
То, что изгнанником стал ты, что ты отчизны лишился,
Это властитель решил, в том неповинно перо.
Но это слово опять мои воскрешает рыданья,
И, чуть высохши, вновь слезы текут из очей.
Слезы текут, только вспомню Назона несчастную участь —
О, как страдаю, что я помощи дать не могу.
Помощи дать не могу, и это — причина страданья;
⁷⁰ Чем я страдаю сильней, тем тебя больше люблю.
Как я хотел бы с тобой разделить твои горькие стоны,
Чтобы с тобою вдвоем сетовать нам на судьбу.
Если бы слезы могли проливать мы вместе с тобою,
То не казалось бы нам, что мы с тобой далеки.
Телом я в Риме живу, но душой я с тобою в изгнанье:
Нет у меня никого, кто мне дороже тебя.
В Риме живу, ты у Понта, пускай же станет отныне
Понтом Рим для меня, Понт же Римом тебе.
Горе, увы! нас с тобой разлучила судьба роковая,
⁸⁰ Но и в разлуке с тобой дух нас единый живит.
И не найти мне покоя, покуда и землю и море
Я не пройду, чтоб с тобой участь твою разделить.
Цезарь Назона изгнал, пойду я в изгнанье к Назону;
Властью изгнан Назон, я же — изгнанник любви.
Надпись пускай начертают на нашей общей могиле:
«Изгнан с Назоном он был, лег здесь по воле своей».
Это мне радостью будет, мои успокоятся кости,
Если такие слова будут на камне моем.
Пусть чужие цари покорствуют Цезаря власти —
⁹⁰ Волей своей покорюсь ныне я власти любви.
Пусть пугают других владыки громовые речи,
Душу мою не страшит даже заморская даль.
Я одного лишь боюсь, что пути морские закроет
Цезарь и мне запретит по морю ехать к тебе.
Это — двойная беда, мы снова будем в разлуке,
Вновь с тобой разлучит нас нечестивый приказ.
Пусть бы укрылись с тобой мы где-то в убежище скромном,
Вместе бы прожили мы, сколько прожить суждено.
Если бы умер один, другой бы умер тотчас же,
¹⁰⁰ Нас бы единый двоих принял могильный курган.
Жизни б дыханье, от нас отлетев, неразрывным осталось
И, покинув тела, в дух бы единый слилось.
Ты уже, Цезарь, тогда царить над нами не будешь:
Тело подвластно тебе, но неподвластна душа.
Долгие речи к чему? Не должен время я тратить:
Цезарь в походе теперь, должен пускаться я в путь.
Он свои молнии мечет в пределах дальних моринов[238],
Но уже ходит молва — скоро вернется он в Рим.
Вскоре отправлюсь я в путь и старого друга увижу,
¹¹⁰ Чтобы нежданно с тобой не разлучила нас смерть,
Впрочем, заранее я тебе известье отправлю,
Сам ты узнаешь тогда: друг твой уж близок к тебе.
Слезы твои удержи, пока он к тебе не приедет,
Чтоб не растратил ты слез раньше, чем примешь его.
Но не узнаешь примет того, что в путь я пустился:
Цезарь разведает все, где бы он ни был теперь.
Имя так же мое с письмом пусть исчезнет скорее —
Цезарь так повелел, и покорилось письмо.
Даже боится оно, что его подвергнут сожженью
¹²⁰ Или жестокой рукой в клочья его разорвут.
Все ж не прибегнет к обману, не скажет «прости» безымянно,
Нет, скажет смело оно: «Милый Назон мой, прости»!