Памятники средневековой латинской литературы X-XII веков

Та, кто любима, тому, кто любим, посвящает посланье,
Искрою дружбы стремясь пепел бесплодный возжечь.

Жатвы желанней тебе не собрать от сеемых севов,

Если стенанья твои честному браку во вред.
Знаешь, каких посягательств, каких домогательств, ласкательств
Окружена я кольцом, — всяк вожделеет меня.
Но не на блуд, а на брак мои стремятся желанья —
Брачного ищут венца толпы моих женихов.
Больше никто меня не склонял к порочным усладам —
¹⁰ Ты единый посмел о сладострастье молить.
Если бы кто обратился ко мне с таковыми словами —
Тотчас бы грянул над ним гнев мой жестокой грозой.
Ты говоришь: ты влюблен, и любовь влюбленного нудит
Любвеобильем речей девы испытывать слух.
Ты не влюблен, а вспален! не любовь, а кровь, закипая,
Горько безумит тебя — праздной ты пашешь сохой.
Ты обмануть меня мнишь — тебе ль называться влюбленным?
Свой утративши стыд, ныне ты льстишься на мой?
Нет! скорее умру, чем первины девической чести
²⁰ Я пожелаю принесть в жертву нещадной молве.
Да, скорее умру, чем, торг совершая позорный,
Я позволю себе общею стать и ничьей.
Благоухание доброй молвы сильней сребролюбья —
Пусть же к моленьям твоим честь моя будет глуха!
Пусть не придется вовек мне постыдную взыскивать плату
И, как продажная тварь, в грязном доходе смердеть!
Брать ничего не хочу и давать ничего не хочу я,
Чтоб на посмешище всем девичий выставить стыд.
Ты бы должен мне быть примером добра и спасенья, —
³⁰ Ныне же в грех и порок твой меня вводит пример.
Я не Таидою быть, Пенелопою быть я желаю,
Я не в блудилище рвусь, а в Гименеев чертог.
Лгать не хочу, скрывать не хочу лица под личиной:
Ты в Пенелопе не льстись сердце Таиды найти.

Даже если бы я склонилась пред волей Венеры,

То не к тебе, школяру, а к мирянину склонюсь.
Ваш удел — болтовня: вся грязь, что вошла в ваши уши,
Не задержавшись в уме, рвется, у вас с языка!
Вы ненавистны для всех надменностью вашею вредной,
⁴⁰ Брюхом, торчащим вперед, жадно берущей рукой.
Ваша тонзура сулит обещания без исполнений,
И необузданный гнев, и ненадежную страсть.
В чем ты усерден, о том и на мельнице слух и в пекарне:
Все, кто о том говорят, дурно о том говорят.
В чем не усерден, причина тому — одно лишь притворство:
Хуже то, что ты скрыл, нежели то, что открыл.
С клириком жить — незавидный удел: народ попрекает,
Шут смеется в лицо, блудные девки язвят.
Всем я позорище, черни посмешище, людям потеха:
⁵⁰ Чудище видят во мне, пальцами кажут мне вслед.
Клирику сына родишь — его и травят и мучат:
Кличут: «безмозглый дурак», кличут: «алтарный сынок».
Об иерее своем злословит толпа площадная:
«Ленится днем!» — говорят, «Трудится ночью!» — кричат.
«Гляньте, — кричат, — на попову жену: вот-вот разродится!
Не от святых ли даров вспухла утроба у ней?»
Клирик идет — перед ним идет его тучное брюхо,
Шея, как башня, стоит, жирные складки висят.
Коль тароват иерей, тароват он на сладкие яства:
⁶⁰ Жиром полнится плоть, жаждою полнится дух.
Глотка его, разинувши зев, поглощает бездонно
Все, что способен вместить емкого тела сосуд.
Словно пиявка, он тянет вино из стеклянных бокалов,
Но святотатством почтет Вакха разбавить водой.
Буйство хмельное кипит, бушуют Вакховы силы,
И, возгорясь во хмелю, пагубно пышет любовь.
Далее сон подступает к нему и валит на ложе,
И устрашающий храп вмиг сотрясает весь дом.
Пучится бурно живот, в нем пища сражается с пищей,
⁷⁰ Ветры проносятся вглубь, винные волны мутя,
Вот-вот грянет гроза, — но не стану описывать дале:
Стыдно девичьи уста мерзким рассказом пятнать
Ежели нищенка станет просить у него подаянья, —
Право, скорее подаст адский владыка Плутон.
Ежели вдруг и решится подать, — помрачится священник,
Тучей нахмурится бровь, молнией вспыхнут зрачки.
Ежели некогда медлить — подаст и раскается тут же,
Кликнет служанку с вином, будет браниться и пить.
Многое можно сказать о том, что относится к делу,
⁸⁰ Только девический стыд мне говорить не велит.
Клирик неверен в любви, любовь у него быстролетна,
Мыслит он лишь об одном — розу девичества смять.
Лилии чистый цветок он рвет бесстыдной рукою,
В прах бросает и прочь к новым летит цветникам.
Всюду недолгий он гость, отовсюду беглец торопливый,
Злато девических ласк он расточает, глумясь.
Вот она, пагуба, вот почему подозрителен девам
Клирик, и разве у них безоснователен гнев?
Вот почему на твои не решаюсь склониться призывы,
⁹⁰ Чтобы с торгов не пойти на посмеяние всем.

Мне ли стыдиться поста? Я служу целомудрия в храме,

Вход охраняю святой, грешная мзда мне претит.
Я отвергаю любовь, я на ласки скуплюсь не из чванства —
Нет, дороже мне честь, нежель любовная лесть.
Ты полагаешь, моя красота тебе обещает
Быстро достичь и легко цели желаний твоих?
Это безумье твое говорит в тебе! Облик пригожий
Есть не отмена стыда, а утвержденье любви.
Не во вражде красота с добродетелью: пусть хороша я
¹⁰⁰ Телом моим и лицом — все-таки лучше душой.
Ты упрекаешь меня, что любовь меня к рыцарю клонит?
Зря упрекаешь, поверь: мной не заслужен упрек.
Рыцарь таков же, как ты, он так же кружит надо мною,
Так же сбиваясь с пути, так же теряя слова.
Гонится он — я бегу; он плачет — я радуюсь сердцем;
Я отвращаюсь — он льстит; я презираю — он льнет;
Рвется — гоню; стремится — бегу; умоляет — противлюсь;
Плачется — я веселюсь; царствую — он преклонен;
Требует — я не даю; вздыхает — я слух замыкаю;
¹¹⁰ Он наступает — я прочь; он пламенеет — я лед;
Взгляды его на меня — мои от него; он любезен —
Я надменна; скорбит — тешусь; стенает — нема;
Он говорит — я молчу; он хвалит меня — забавляюсь;
В двери стучит — я запрусь; любит — а я не люблю.
Множит мольбами мольбы, посулами множит посулы —
Видно, привык достигать цели желаний своих.
Стыдно ему неудач — и притворному рад он успеху:
Коль не под силу грешить — рад он и виду греха.
Сеет, чтоб жатв не видать; плывет, чтобы ввергнуться в бурю;
¹²⁰ Семя бросает в песок, судно бросает на риф.
Юности цвет, багрец добродетели, рода вершина —
К этому рвешься, бедняк? Многие молят о том!
Годы еще не пришли мне учиться в Венериной школе,
Шею склонять под любовь — слишком сурово ярмо.
Если Венере ты служишь и сеешь Венерины стрелы,
Должен ты знать, что любовь жжет беспощадней, чем Пирр[528].

Впрочем, ты ведь красив, и был бы любви ты достоин,

Если бы лишь пожелал к миру вернуться опять.
Что неприятно в тебе? Гуменце, пробритое сверху,
¹³⁰ А на затылке торчит жесткая щетка волос;
Вечное пенье псалмов и шарканье сбитых сандалий,
Ряса — лоскут к лоскуту, с давних не мытая пор!
Знаю, что нравлюсь тебе, что любишь меня, что страдаешь;
Тронуто сердце мое; все же сильней неприязнь.
Тем, кто служит любви, иное обличье пристало —
С виду пригожи они, кроткое сердце у них.
Ты мне любезней других, и твоим я отвечу желаньям,
Если не станешь искать чести девичьей моей.
Неблагодарною быть не хочу, тебе отплатить я
¹⁴⁰ Рада добром за добро; ежели хочешь — прими!
Сделай, что говорю, — иначе труды твои тщетны;
Сбрось свою рясу, женись — верною буду женой.
Пусть отрастут волоса на твоей обритой макушке,
Пусть, ниспадая до плеч, в мир мирянина вернут.
Или прими мой совет, или вовсе оставь упованья,
Ибо дурного просить — значит дурное таить.
Так обуздай же себя, поверь, что победа славнее
Там, где сильнее порок, попранный духом твоим.