Памятники средневековой латинской литературы X-XII веков

Шли при сиянии звезд корабли теченьем знакомым,
Путь им Зефир пролагал; но вот с остановки последней
Вдаль мореход, налегая на весла, судов вереницу
Стал вести, но куда — он не знал, и неведомо было,
Скоро ль его принесет к Океану поток неизвестный.
Этой порою Природе на память пришло, что жестоко
Ей оскорбленье властитель нанес и всему мирозданью:
Слишком тесными он назвал пределы земные;
Ныне готовиться стал он сокрытые области мира
Перед войсками своими раскрыть; и гневом внезапным
Вспыхнув, Природа седую главу подняла. Начинала
В это время она веществу различные формы
Вновь придавать и в их члены вливать душевные силы.
Но в тревоге она покинула труд свой, туманным
Облаком лик свой покрыла и путь направила к Стиксу.
Где ее шаг проходил, вещества расступались составы,
Руку художницы чтя; колебался воздух текучий
Пред мановеньем ее, цветами весенними щедро
Почва пред ней одевалась; и море утихнуть велело
Волнам, и бурный поток затих, погрузившись в молчанье.
Все поклонились Природе и к ней обратились с мольбою:
Чтобы всегда умножалось плодов и семян изобилье,
Чтоб изливалась на землю теплом согретая влага.
И повелела Природа блюсти заветы благие,
Не нарушать никогда границ, установленных ею.
«Нынче я к Стиксу[538]

спущусь и себе, и всем, мне подвластным,Там защиту найду. Пусть земля и море трепещут, —
Я ж Александра низвергну! Для всех нас он — бич ненавистный».
Эти слова изрекла и бездну земную разверзла,
В Тартара недра спустилась по склону крутою тропою.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Левиафан там стоял в середине подземного мира;
Пламя он разжигал в кострах нескончаемой смерти.
Он, появленье Природы увидев, пошел ей навстречу,
Но, чтоб ей страх не внушить, свой образ ужасного змия
Образом тем заменил изначальным, который Природа
Некогда встарь даровала ему, его создавая,
В дни, когда солнца ясней он сиял, когда, возгордившись,
Он возмечтал свою долю на власть стяжать на Олимпе.
Видя его, сказала богиня: «Отец преступлений!
Ты ж — их каратель! Ты утренний блеск затмевал Люцифера,
Но твоя гордость тебя с твердыни эфира низвергла.
Ныне к тебе обращаюсь, несчастная, жду от тебя лишь
Помощи! да, от тебя — хотя ты давно уж утратил
Звездный престол, и должна я тебя посещать в этом мраке.
Я от людей и богов приношу их печальные пени.
Верно, ты знаешь, что землю своим непрестанным движеньем
Вождь Македонский терзает: своими смирил кораблями
Он Памфилийское море, сломил он Дария трижды,
Азию всю покорил, и Пор[539], не терпевший доселе
Ни одного пораженья, служить ему должен. Востока
Мало, как видно, ему. Безумец, как молния, мчится
Он к Океану теперь: и если судьбы позволят,
Ветер ему благосклонный послав, он далекого Нила
Тайный источник найдет, опояшет он райскую стену
Войском своим и осаде подвергнет. И если преграды
Ты не поставишь ему, то он и Хаос захватит.
Хочет увидеть он солнце иное, иную природу.
Всем нам он враг! отомсти, уничтожь чуму эту злую!
В чем будет слава твоя, о Змий? Похваляться ли станешь
Тем, что изгнал человека из рая? А сад этот дивный
Будет в руках Александра?» Сказав, удалилась Природа.
Он же, следом за нею идя, ей дал обещанье
Помощью быть ей во всем. Нет, он не отступит, доколе
Общий враг не исчезнет во тьме подземного мира.
Он немедля за дело берется, совет созывает,
Криком город теней разбудив. Над равниною древней
Холод жестокий царит. Ее снег и лед покрывают;
Солнце не греет ее, ни дыхание теплого ветра.
Здесь преступные души, лежащие ниц на равнине,
Смерть несказанную терпят — и худшее их наказанье
То, что не могут они умереть: если были преступны
В этой жизни земной, их вечная смерть ожидает
В многих мученьях; и тот, кто от зла не сумел отказаться,
Тот и смерти не знает, а знает одно умиранье.
Хлад ледяной испытав, он потом переходит к терзаньям
В жар раскаленных углей, но конца никогда не увидит,
Смерть вынося непрерывно, страдая в темнице Аверна[540].
Вот собрались уже из обителей Стикса и мрака
Все их вожди; троекратным ужасным хриплым шипеньем
Древний змий их смирил: и его подавлены волей,
Разом умолкли они, устрашенные новою карой.
Он велел прекратить их жалобы, пени и стоны.
Смолкло вдруг все, и владыка приказы богини Природы
Им передал и прибавил, от них ожидая совета:
«Что ж нам, соратники, делать? и как нам конец уготовать
Этой каре? Трепещет весь мир перед ним! мы ли стерпим,
Чтобы он волей своей сломал основы вселенной?
Вот он стремится уже, сорвав засовы земные,
В Тартара хаос проникнуть, сразить отважным ударом
Тех, кто царит над тенями, и пленные вывести души,
Судьбы, однако, решили — проклятье им! — время настанет
И на земле порожден будет неким новым рожденьем
Новый, неведомый мне человек: железные скрепы
Этой темницы низвергнет он в прах, столпы опрокинет,
В дребезги он разобьет оружие крепкое наше
Древом, победу несущим, — и наши дома опустеют.
Ныне же вы, владыки над смертью, пошлите скорее
Гибель царю македонян! Чтоб он не добился внезапно
Власти над царством подземным, замкните путь его жизни!»
Эти слова прошипел он: сейчас же с подлою лестью
Лик свой к нему подняло Предательство: «Труд этот легок!
Яд смертоноснейший есть у меня, всех ядов страшнее:
В глине его не хранят, ни в кованой чаше железной,
Ни в прозрачном стекле, ни в другом вместилище крепком:
Только в бычьем копыте; с вином Фалернским смешавши,
Яд пусть дадут Александру: в том поможет мне случай —
Выполнит все это мой Антипатр[541], префект македонян:
Он с колыбели научен любовь проявлять лицемерно,
Ненависть в сердце глубоко тая, скрывать свою злобу.
Он готовится в путь — в Вавилон его царь вызывает,
Чтоб свою старость при нем он провел и опять научился
Стойко терпеть и достойно все трудности лагерной службы.
Если богинею зла я теперь называюсь по праву,
Если сильнее меня никого нет из ваших питомцев,
Из порождений ночных, я ручаюсь, что яд смертоносный
Через помощника дам моего. Иду же на землю!»
Слыша эти слова, воздали призраки ночи
Славу за мудрый совет, за усердье в лукавой измене:
Тот, кто не сломлен в боях, будет сломлен напитком коварным.
Тотчас Предательство, вид изменив, вылетает из мрака.
В край Сицилийский несут ее напоенные ядом
Крылья, и вот вступает она в покои питомца.
Вскоре его, обучив коварным речам, покидает,
В Хаос извечный летит, к теням, издревле знакомым.