Памятники средневековой латинской литературы X-XII веков

В детские годы, когда еще были пухом покрыты
Мальчика щеки, когда на лице не курчавился волос,
С Марсом поспорить он не был готов, но всем своим сердцем
Рвался к оружью: слыхал он не раз, что должны быть подвластны
Земли Пеласгов отцу, но их, подчинив себе, Дарий[532]
Держит под игом; и мальчик, разгневан, вскричал, негодуя:
«О, как медлительно время течет! Когда же удастся
Мне, в смертельном бою, взмахнув мечом засверкавшим,
Сбросить персов ярмо? Когда мне удастся, тирану
Медленный бег колесницы пресечь нападением быстрым,
Войско повергнуть в смятенье? Когда же львенок поднимет
Знамя свое? И когда же, увенчанный шлемом, он сможет
С мощным сразиться врагом? И разве в своей колыбели
Не был младенцем Алкид[533]

, когда двух змей кровожадныхОн, задушив, умертвил? А разве бы я не решился
Подвиг такой же свершить, когда б до сих пор не внушало
Мне ребяческий страх Аристотеля славное имя?
В возраст двенадцатилетний — пусть тело еще не окрепло —
Доблесть души велика; возмещают цветущая юность,
Пылкий задор недостаток годов! И доколь меня будут
Сыном считать Нектанеба? Нет, выродком я не останусь!»[534]
Так он сам с собой говорил в негодующем сердце.
Если львенок увидит, в краю рожденный Гирканском,
Как олени пасутся, рога свои гордо раскинув,
Мигом забудет, что тело его еще не окрепло,
Что он на лапах нетверд, что не выросли острые зубы,
Весь задрожит и, беззубую пасть языком облизавши,
Крови еще не вкусив, он в мыслях крови напьется.
Слабы мышцы его, но созрела воля к победе.
Так же безудержно мальчик и жадно стремился к оружью.
Пусть не окрепла рука, но львиное мужество в сердце.
Храбрым духом своим обгоняет он возраст незрелый.
Но в это время учитель, худой, неубранный, бледный
(Мощная сила ума на лице его отражалась),
Свой покинул покой, где он днем и ночью трудился,
К смелому бою готовя логических цепь доказательств.
Тяжки усилья ума и не выдать их невозможно!
Часто светильник в ночи учителя лик исхудалый
Долго лучом освещал, истощая телесные силы.
Бледная кожа к костям, казалось, крепко прилипла,
Резко лицо очертив, и покровом сухим обтянула
Пальцы тонкой руки, и суставы, и слабые мышцы.
Да, к размышлениям страсть за собою ведет изнуренье,
Вес отнимает у тела; и все, что пища приносит,
Внутренний дух человека сжигает в труде непрерывном.
Тотчас увидел учитель, что сын Филиппа разгневан
(Облик, пылавший огнем, выдавал затаенную ярость),
Сел и спрашивать стал, почему он так распалился,
Что возмутило его, отчего эта гневная вспышка?
Мальчик с почтеньем взглянул своему учителю в очи,
Скромно глаза опустил и, к коленям его приникая,
Горько сетовать стал, что отца-старика угнетает
Дария чуждая власть, что лежит во прахе отчизна,
И залился слезами, рыданьями гнев распаляя,
Но со вниманием жадным впивал он учителя речи:
«В разуме сила твоя и твой меч, македонец мой юный!
Доблесть ты носишь в душе — показать ее надо на деле.
И советы мои пусть накрепко ум твой запомнит.
Помни прежде всего — презирай рабов двуязычных;
И негодных людей, природой приученных ползать,
Слишком высоко не ставь: поток, от ливней разбухший,
Яро бурлит и бушует, сильней, чем глубокие реки.
Раб, стяжавший богатство, нежданно достигший почета,
Станет врагом господину, как аспид коварно ужалит,
Уши его для просящих закрыты, чужда ему жалость.
Это, однако, тебе пускай никогда не мешает
Тех наградами чтить, кто своею доблестью славен
И благородством души; пускай не богат он достатком.
Пусть и родом не знатен, и предков лишен именитых,
Если правду сказать, богатство не пользу приносит
Нравам, а вред: ведь оно — ночной чудовищный призрак;
Нет зловредней его и нет его развращенней.
Тот же, кто не богатством, а доблестью всех превосходит,
Тот лишь владеет именьем, которое злата дороже.
Этим искупит свой род незаметный и будет считаться
Он именитым и знатным: извне не дается лишь доблесть.
Внешних отличий не надо тому, чей дух в изобилье
Внутренней силой украшен — и в этом его родовитость.
Если распря возникнет, в суде своем будь независим!
Пусть ни пристрастье не склонит тебя, ни дары не подкупят;
Не угождай никому, будь в своих непреклонен решеньях,
Примет подарок судья, — обличит его цензор суровый.
Подкуп уводит судью с прямого пути, притупляя
Зренье, а разум и честь густым облекая туманом.
Если хоть раз допустит к себе он мать всех пороков,
Жадность, злую чуму, она наложит оковы
Разом на доблести все: презирая право и правду,
Ум к преступленьям влечет, закон из суда изгоняет.
Слабых щади, будь доступен мольбам и смиряй горделивых[535].
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Что еще мне сказать? Пускай тебя не расслабит
Роскоши жажда, пусть страсти любовной твой дух не поддастся,
Этой болезни ума, что пути затаенные любит.
Если, соблазнов других избежав, Венере и Вакху
Все же предашься — уже ты в ярме, и духа свобода
Гибнет, когда распален ты Венеры пламенным жаром.
Так же немеет рассудок, когда побуждает к раздорам
И размышленья ума в позорной скрывает могиле
Пьяный разгул: вот те двое врагов, что мощь подрывают!
С ними будь осторожен, желаниям их не потворствуй!
Ибо законом людей непокорны они и узде мирозданья.
Но деянья твои ведет по предков заветам
Пусть справедливость всегда — и вернешь ты деву Астрею[536],
Что из небесных божеств последней покинула землю.
Чти завет благочестья и к правде питай уваженье,
Волю богов изучай, молящим оказывай помощь,
Строго законы блюди, по праву карай виноватых,
Но наказание им назначай, когда гнев твой остынет,
И, наказав, о вражде позабудь. И если исполнишь
Все это в жизни своей, свое имя прославишь навеки».
Так неустанно мудрец питомцу давал поученья,
Жадный мальчика слух питал он дождем благодатным.
В самых сердца глубинах своих начертал он заветы.
Мальчик охотно внимал словам благочестным и мудрым.
Каждый совет сохранял, в тайниках души укрывая.
Дух, однако, его весь пылает жаждою славы
И разрастается в нем стремленье к войне и к господству.
Страх ему чужд; он возраст свой юный питает мечтами:
Вот он избран царем, вот уже он врагов поражает,
Вот он царит, вот уже весь мир ему покорился.
И наконец он дождался — окончились детские годы,
И по закону теперь в свои руки он принял оружье,
Не для себя, для отчизны: он станет царем-гражданином!
Видом подросток, душой исполин, а мужеством воин,
Опытный в битвах. Не так же ль безудержный отпрыск Ахилла[537],
Подвиг мечтал совершить, что отцу едва ль был по силам?
Ныне ж не персов одних, врагов вековых и исконных,
Жаждет сломить Александр — нет, теперь он клятву приносит
Стать, если судьбы позволят, единым властителем мира.