Пан (пер. Химона)

Я предаю твое тло погребенію, Ева, и я со смиреніемъ цлую песокъ на твоей могил. Полное алое воспоминаніе пронизываетъ меня, когда я думаю о теб; благословеніе снисходитъ на меня когда я думаю о твоей улыбк. Ты все, все отдала, и это не трудно было теб, потому что ты была родное, опьяненное дитя самой жизни. Но той другой, которая скупится даже на свои взгляды, принадлежатъ вс мои мысли. Почему? Спроси у 12 мсяцевъ и у кораблей на мор, спроси загадочнаго бога сердца.

XXXIV

Одинъ человкъ сказалъ мн:

— Вы больше не стрляете? Эзопъ бгаетъ на свобод по лсу, онъ гоняетъ зайца.

Я сказалъ:

— Ступайте и застрлите его за меня.

Прошло нсколько дней. Меня отыскалъ господинъ Макъ; глаза у него ввалились, лицо было срое.

Я подумалъ:

— Могу ли я дйствительно видть людей насквозь или нтъ? Я самъ не знаю.

Господинъ Макъ говорилъ о катастроф, объ обвал.

— Это несчастіе, грустная случайность. Я тутъ ни при чемъ.

Я сказалъ:

— Если былъ такой человкъ, который во что бы то ни стало хотлъ раздлить меня съ Евой, то онъ достигъ этого. Да будетъ онъ проклятъ!

Господинъ Макъ покосился на меня недоврчиво. Онъ пробормоталъ что-то о погребеніи, для котораго ничего не пожалли. Я удивился его изворотливости. Онъ не хотлъ вознагражденія за разбитую обваломъ лодку.

— Такъ въ самомъ дл, - сказалъ я, — вы не хотите вознагражденія за лодку, за ведро со смолой и щетку?..

— Нтъ, милйшій господинъ лейтенантъ, — отвчалъ онъ. — Какъ вы можете такъ думать! — и онъ посмотрлъ на меня глазами, исполненными ненависти.

Я не видлъ Эдварды въ продолженіе трехъ недль.

А впрочемъ, нтъ, какъ-то разъ я встртилъ ее въ лавк, куда я ходилъ покупать хлба; она стояла за прилавкомъ и рылась въ различныхъ матеріяхъ. Кром нея, тамъ были еще два приказчика. Я громко поздоровался, она подняла голову, но ничего не отвтила.

Вдругъ мн пришло въ голову, что я не могу спросить себ хлба въ ея присутствіи. Я обратился къ приказчикамъ и потребовалъ себ дроби и пороху. Пока мн отвшивали я не спускалъ съ нея глазъ.

Срое, черезчуръ узкое платье, петли были потерты; плоская грудь сильно дышала.

Какъ она выросла за лто! Ея лобъ думалъ, эти раздвинутыя изогнутыя брови были словно дв загадки на ея лиц, вс ея движенія стали боле зрлыми. Я посмотрлъ на ея руки; ея длинные тонкіе пальцы дйствовали на меня съ какой-то силой и заставляли дрожать. Она продолжала рыться въ матеріяхъ.

Я стоялъ, и мн хотлось, чтобы Эзопъ забжалъ за прилавокъ къ ней и узналъ бы ее, тогда я отозвалъ бы его къ себ и извинился бы; что она отвтила бы мн на это?

— Вотъ, пожалуйста, — сказалъ мн приказчикъ.

Я заплатилъ, взялъ свой свертокъ и опять поклонился. Она взглянула, но и теперь ничего не отвтила.

«Хорошо! — подумалъ я, — она, можетъ-быть, уже невста барона».

И я ушелъ безъ хлба.

Когда я вышелъ, я бросилъ взглядъ въ окно. Никто не смотрлъ мн вслдъ.

XXXV

Въ одну прекрасную ночь выпалъ снгъ, и въ моей хижин становилось прохладно. Тамъ былъ очагъ, на которомъ я варилъ ду, но дрова горли плохо; черезъ стны дуло, хотя я ихъ и законопатилъ, какъ могъ. Осень прошла, дни становились короткими. Первый снгъ стаялъ на солнц, и земля опять лежала обнаженной; но ночи были холодныя, вода замерзала. Трава и наскомыя поумирали. Таинственная тишина окутала людей, они думали и молчали, ихъ глаза ждали зимы. Съ рыбосушиленъ не раздавалось больше криковъ, въ гавани все было тихо, все шло навстрчу вчному сверному сіянію, когда солнце спитъ въ мор.

Глухо, глухо раздавались удары веселъ одинокой лодки.

Въ ней хала двушка.

— Гд ты была, дитя мое?

— Нигд.

— Нигд? Послушай, я узнаю тебя, я встртилъ тебя лтомъ.

Она пристала, вышла на берегъ и привязала лодку.

— Ты была пастушкой, ты вязала чулокъ, я встртилъ тебя однажды ночью.

Слабый румянецъ доказывается у нея на щекахъ, она смущенно улыбается.

— Милая, зайди ко мн въ хижину и дай мн на тебя посмотрть. Тебя зовутъ Генріетой.

Но она молча проходила мимо меня. Осень, зима овладли ею; чувства ея спали. Солнце уже зашло въ море.

XXXVI

Въ первый разъ я надлъ свой мундиръ и спустился въ Сирилундъ. Сердце стучало. Я припоминалъ вс подробности того перваго дня, когда Эдварда поспшила ко мн и обняла меня въ присутствіи всхъ; и вотъ въ теченіе многихъ мсяцевъ она бросала меня то туда, то сюда и сдлала такъ, что мои волосы посдли. Моя вина? Да, моя звзда завела меня. Я подумалъ: «Какъ она обрадуется, если я брошусь передъ ней на колни и скажу ей свою тайну. Она предложитъ мн стулъ, велитъ принести вина, и какъ разъ въ ту минуту, когда она поднесетъ стаканъ къ губамъ, чтобы выпитъ вмст со мной, она скажетъ: — Господинъ лейтенантъ, благодарю васъ за т минуты, которыя мы провели вмст, я никогда васъ не забуду!»

Но если я обрадуюсь и возымю хоть немножко надежды, она сдлаетъ видъ, что пьетъ, но стаканъ поставитъ обратно нетронутымъ. И она не будетъ скрывать отъ меня, что длаетъ только видъ, что пьетъ; она нарочно мн это покажетъ. Вотъ какая она.

Хорошо, теперь скоро пробьетъ послдній часъ.