Panacea (СИ)

— Твоя ирония мне понятна, но да ты и прав, — Намджун закивал, всплеснув руками. — На самом деле, мы вряд ли являемся божествами, я бы сам не решился сказать, кто наш создатель. Наверное, должны оставаться вещи, которые нельзя узнать. В той первозданной среде, где нам приходилось обитать до той поры, пока не пришлось появиться – мы чувствовали себя чьими-то детьми, а уже потом возгордились быть первыми на планете. Нас было не так уж и много, мы быстро развивались, воплощая заложенные знания, чьи-то замыслы. Мы закладывали основу, и в том было наше предназначение.

— Получается, и у вас были свои боги? — Чонгук прошелся туда-назад и прислонился к камню пещерной плиты.

— Возможно.

— Сомневаешься? — Чон метнул на него опасливый взгляд. — Ладно. Опустим. Стало быть, насилие в виде войн затеяно Квин. Извини, но предпочитаю называть вас по-старому, так привычнее. И всё ради того, чтобы открыть некий мифический «Ящик», запечатанный Хранителями моего клана, которым ты, кстати говоря, и помог когда-то?

— Верно-верно, — подтвердил маг.

Причастности Сокджина коснулись поверхностно, но Чонгук успел засомневаться в искренности Намджуна, нахмурился и сложил руки на груди.

— То есть, ты знал о том, что твой народ жив и намеренно скрывал от нас правду. Тебе предлагали вернуться и образумиться, но ты не захотел.

— Пойми, на тот момент, когда мы познакомились, я не мог подрывать свою репутацию такими подробностями. Вы попросту не стали бы мне доверять.

— А теперь, думаешь, станем?! — ощетинился Чонгук.

Им понадобилась не одна минута, чтобы успокоиться и возобновить разговор.

— Послушай, Чонгук, если бы я сотрудничал с Джином, то сейчас вряд ли бы в чем-то признался.

— Ты мог бы сделать это и нарочно, чтобы меня запутать, — парировал вожак.

— Нет же, нет … Да и сам вспомни: я от них скрывался, столько убежищ переменил, — в голосе Намджуна просыпалась неуверенность. — У нас с Квин разные взгляды на жизнь, по крайней мере, стали вследствие некоторых событий. На протяжении многих сотен лет, кочуя между людьми и волками, я многому научился. И, главное, научился чувствовать. Я готов признать, что когда-то бредил жаждой мести за погибших родственников, был ослеплен ею и готов стереть наших же созданий в порошок. Но сил у нас оставалось немного, и приходилось познавать новые. Ходят слухи, что мои братья хотят воскресить мертвых, мнят себя злодеями и вершителями судеб, но приглядись к ним внимательнее и ты увидишь жалких слепых птенцов, кормящихся надеждой.

— Что ты хочешь этим сказать?

Чон настороженно отследил то, как Намджун нервно кусает губы, точно сражается с неведомым зверем страха и нутром ощутил: это тот самый предел, за которым сплошная боль.

— За свою долгую жизнь я немало ошибался. Впервые – когда помогал Хранителям Ночных и, несмотря на их доброту, предал. Ящик тогда заключал в себе не души убиенных, а одни только остатки силы, проку от них не было. По сути, никакой опасности они не представляли, и я лгал о всемогуществе убитых «богов» ради того, чтобы быть вхожим в Храм. Не один год я втайне экспериментировал, разрываясь между своими и чужими. Во мне еще тлела та нелепая глухая ярость, побуждающая на совершение опрометчивых деяний. Сколько усердия я проявил впустую! — сокрушился Намджун. — Десяток лет, а то и больше пролетело, прежде чем мне удалось увенчать успех созданием некоего ключа – смесью крови и плоти. И души ответили, заполнились иным смыслом. Им еще предстояло зреть и копить силу. Таким образом, при помощи Хранителей я запечатал их для созревания, чтобы высвободить однажды.

— И каков был тот «ключ из плоти и крови»? — подойдя с прищуром, поинтересовался Чонгук.

— Дитя, — грянул ответ. — Это было брошенное человеческое дитя.

Отпрянув от Намджуна с пренебрежительной гримасой, Чонгук онемел и нескоро смог прийти в себя, отстоявшись в стороне. Кто зверь, друг и враг? Как давно белый свет охватила чума гордыни и сумасшествия? Под слоем внушительности Чонгука прорезалось беспокойство.

— У меня нет права осуждать тебя, Намджун, — он обернулся, напустив деланное безразличие. — Бессмертие и есть твое наказание, так что любые замечания на этом фоне меркнут. Так что… насчет твоей второй ошибки?

— Второй я пытался исправить первую. Не столь давнишняя история, фатальная и непоправимо жестокая. Я до сих пор не могу простить себя, — маг отдышался, потер ладони и зажег между слабенький голубой огонек, чтобы согреться. — Я говорил, что Квин не способны продолжать род, но мы и не можем оплодотворять женщин, каких захочется, потому как оно безрезультатно. Во-первых, не всегда бывает потомство, во-вторых, не все плоды донашиваются. Выбор матерей – особый ритуал. Итак, в назначенный час двое из нас уходили на поиски.