«Пане-лоцмане» и другие рассказы

Но вот как раз этого Николай Павлович пока и не может. Он приткнулся к тесному каютному окошку, в котором качается Средиземное море, колыбель народов, отчетливо виден поднимающийся и опадающий горизонт. Табачный дым облизывает бугристый загривок капитана, и лет Николаю Павловичу столько же, сколько Рите и поварихе, вместе взятым, но сердце у него не болит, или он умеет это скрывать, и в жизни он видел все. А состариться не успел, не хватило равнодушия, чтобы стать старым.

Откровения Татьяны Викторовны не по нему. И вот приходится не торопясь выкурить сигарету, определить верный шаг, потому что это не тот случай, когда можно поговорить ласковым матом, как с матросом, и тот поймет. Да и что именно понимать ей надо? У нее, ни много ни мало, жизнь на переломе, и, конечно, самый простой выход она себе быстренько, хоть и замысловато, надумала. А что ей остается?.. Любовь до Нордкапа, как на Севере говорят. До Скрыплева — на Дальнем Востоке. До пикета, до сто четырнадцатого, — по-ленинградски… Хм. Свистульки!

…Из Венгрии вниз по Дунаю тащили их счаленными намертво, борт о борт, с индонезийской «Каримундьявой», и пришлось наглядеться, как шустро меняли индонезийцы прибрежных румынских девчонок от буксира до буксира.

— Это еще в пределах мусульманских приличий, — успокоил Николая Павловича речной лоцман. — То ли бывает.

Вот и радистик в пределах приличий сработал и смылся прилично — по семейным обстоятельствам и с заменой из отдела кадров. Четкий паренек, исполнительный, аккуратно причесанный, знаток электромузыки, целеустремленный ходок! Вот ведь как — далеко глядим, да близко видим. А если и далеко видим, так близко думаем!..

Перед глазами у капитана собственный сын. А жены у Николая Павловича давно нет, и ему трудно представить, что такое рак той самой груди, которую он так любил у нее когда-то, но к которой она не дала ему больше притронуться с тех пор, как забеременела, а потом родила и стала кормить сына.

И снова Николай Павлович — по старости, что ли? — чувствует себя виноватым и перед женой, и перед невесткой, и вот перед Ритой, и даже перед поварихой непутевой, если посмотреть на это дело в целом.

Судно принимал, команду работой сплачивал, с прорабами сидел, лоциями запасался, попутный груз, хотя бы на Союз, и валюту выколачивал, да и время прихода в Гибралтар прикидывал, где на Мэйн-стрит в лавочке мистера Генри Фансяня должны лежать обещанные в прошлом рейсе игрушечный пистолет и вельветовые штанцы с медными тиграми для внука… — и проморгал, выходит, в упор проморгал человека?

— Ну уж, — фыркнул Николай Павлович, — как-нибудь без слюнявых обобщений. Не было у меня на судах подлости в законе и не будет. А если будет — для чего тогда я над людьми торчу?.. Маргарита! Ты жива там еще? — спросил он вниз, в иллюминатор. — Я тебе покажу Италию!

Рита услышала окрик капитана, но не тронулась с места. Голова ее нашла удобное место у леерной стойки, и тело немного согрелось под полушубком, и море прояснилось до горизонта, и качка уже кончилась, хотя передняя мачта, словно «дворник» на стекле автомобиля, еще размазывала по небу слева направо легкие облака. И неведомая дотоле легкость настала в теле. Все движения внутри и все боли как-то незаметно пропали, ушли, истаяли. Только легкость и тишина. И еще запах овчины.

«Наверное, так умирают от старости старухи», — подумала Рита, и ей захотелось поплакать, и она почувствовала, что слезы найдутся, как вчера почувствовала, что сможет поесть. Передняя мачта, качаясь все так же равномерно, перестала размазывать небо, и пока не капнуло на руку, Рита не догадалась, что уже плачет, плачет давно, просто, без натуги, полно и незаметно, так, как сходит по теплу снег.

«Вот сейчас… А как же… без меня? Или… это? Разве без меня… это все будет? Без меня ведь… ничего этого… не будет».

— Ну, так ты жива еще? — ехидно повторил сверху капитан.

1965, 1985

ПЯТЫЙ РЕЙС

1

К Харасавэю подошли к полуночи. В серой морозной мгле, за всторошенной равниной припая, совершенно по-сельски светились редкие огоньки, как светят, бывает, русские деревни в окна ночных поездов, и даже незатихающий факел газового фонтана казался отсюда, с расстояния в несколько миль, не более чем кучей сжигаемого мусора или старых садовых веток. Чуть на отшибе мерцали огни стоящего под разгрузкой сухогруза «Пионер Калитвы» и обеспечивающего его ледокольчика «Жужмуй». («Его самого надо обеспечивать — какие его силешки в Арктике в середине апреля!» — только что пожаловались с ледокола «Капитан Границын».)

Машину остановили, и в рубке воцарилась тишина, нарушаемая лишь гулом льда под отходящим в сторонку Вторым Атомоходом.

Зашли к Харасавэю по двум причинам: дать бункер «Капитану Границыну» (вообще-то топлива — если уж тащиться за тридевять земель — можно было бы взять в Мурманске и побольше), а во-вторых, вдоль Ямала держалась слабая заприпайная полынья, затянутая молодыми полуметровыми льдами, — дорога!