«Пане-лоцмане» и другие рассказы

— Народ хороший, что и говорить. «Вышли мы все…» А? «Каким ты был…» А? — Леонид Семеныч ясно уставился на своего помполита. — Что-то я давненько тебя, Федор Лаврентьевич, не видел. Ты где это пропадал?

— Растворялся в массе всеобщего взаимодействующего объема — сказал бы наш старпом…

— То-то! Давненько мы с тобой чайку не пили, однако. Бывало, ненцы в гости к отцу приедут: «Сахар нет? Десяць цясек выпьем. Есь сахар? Ну, тогда пей да пей!..»

Через три четверти часа, побритый и торжественный, капитан Серояров спустился вниз. Музыка в салоне гремела, как и положено дискотеке, большой свет был выключен, однако народ еще сидел в креслах, и лишь дневальная Наталья в одиночку приплясывала посреди салона, а на шахматном и журнальном столиках подозрительно исправно дымился кофе со сгущенным молоком. Осмотревшись, Леонид Семеныч поднялся в лифте к себе, взял в холодильнике две бутылки сухого и затем выставил их в салоне:

— Девушки, только вам!

Девушки взвизгнули и захлопали в ладоши, зааплодировали и другие любители дискотеки.

— Хм, — сказал Леонид Семеныч, — учтите, конечно!

— Учтем, Леонид Семеныч, учтем!..

В разгар дискотеки где-то впереди, в трюмах перед надстройкой, сильно грохнуло, и салон вмиг со свистом опустел. Впрочем, тревога оказалась напрасной: это полупраздничный крановщик ТЦК ненароком уронил в трюм порожний мебельный контейнер.

ОДЕССЫ ВЕСЬМА СРОЧНО МУРМАНСК ГНАТЮКУ КОПИЯ МОСКВА ПЕТРЕНКО ЛЕНИНГРАД ГРАФОВУ ТХ ЛУВЕНЬГА КАПИТАНУ ДЛЯ БОГАТОВА

СОТРУДНИКИ ЮЖНОГО ФИЛИАЛА ДИДЕВСКИЙ ЛАНДМАН ПРИБОРАМИ ВЫЛЕТАЮТ МУРМАНСК РЕЙСОМ 8748 ОДЕССА МУРМАНСК 3 МАЯ ТЧК ПРОШУ НАПРАВИТЬ АЭРОПОРТ АВТОМАШИНУ ВСТРЕЧИ ДОСТАВКИ НА БОРТ СУДНА

ЯРОВОЙ

Это была последняя радиограмма, полученная на «Лувеньге» в пятом рейсе, потому — начинался шестой. Нужно было заканчивать погрузку, и спешить в Мурманск за последней — до паводка на Великой реке — партией окатышей, и везти этот окатыш Комбинату, ибо стране, в свою очередь, нужен был металл.

1984

ПРОГУЛКА

Мачты судов уже светились в дымном воздухе над каналами, когда мы вышли из гаштета — уютной пивнушки на самом углу. Дверь за нами захлопнулась; голоса и музыка зазвучали отчужденно, как в транзисторе.

— Если угодно, теперь на улице вечер, — сказал дядя Федя.

Он тяжело дышал. Пожалуй, мы переусердствовали, запивая пивом шершавый вайнбрандт.

Был вечер, суховатый вечер в конце прибалтийской весны. К ночи холодало, и по улицам к морю начинал течь запах горелого торфа: во многих домах горожане подкидывали его бурые прессованные брикеты в свои индивидуальные водогрейные котелочки.

— Слишком много дыма! — заметил дядя Федя. — Один дом — десять труб. Центральное отопление более прогрессивно. Но — привычка! И экономия, мой дорогой. Экономия — не последнее дело. К-ха, к-ха!

Дядя Федя остановился и утвердил трость в щели между плитами тротуара.

— Кроме того, большая труба каждой котельной напоминает мне крематорий.

Его лицо со щеками мумии на секунду совсем закаменело. Он погладил трость и вскинул правую руку.

— Чем выше, тем лучше тяга! Зиг хайль, мой друг!

Пошатнувшись, он выдернул трость и двинулся дальше.

Фонари мягко зажглись наверху, за почти незаметной сеткой новорожденной листвы. Аккуратная травка на газонах лежала, как пепел. Шаги гулко отдавались в стенах узкой улочки, и зарево городских огней вставало за нами.

— Я покажу тебе один угол, один дом, старый дом, мой дорогой. Там у входа были ступеньки. Теперь их нет. Их сшиб танк. Идем, вот, вот, вот это место!

Дядя Федя остановился и постучал тростью по водосточной трубе на углу темного, как мореное дерево, кирпичного двухэтажного дома. Труба неожиданно мелодично и глухо зазвенела, запела, так что в верхнем этаже раскрылись створки окошка и раздраженный женский голос процарапал воздух:

— Что такое? Что вам нужно?

— Ничего, ничего, фрау Герлах, спите. Спокойной ночи! Это маленькая экскурсия, — ответил дядя Федя.

— А, это ты, Тео! Не стучи так громко, уже двадцать один час, — равнодушно сказали сверху, и окошко захлопнулось.

— Ах, мой дорогой, я опять забыл, что она медная, — засмеялся дядя Федя, — не обращай внимания! Но я люблю ее послушать: так гудела молодость, к-ха, к-ха!

Мы стояли на пути, ведущем к порту. Окна домов, за небольшим исключением, спали, но в конце пологой улочки светлело. Там угадывалось пространство гавани и горели фонари на причалах.

— Смотри, мой дорогой, здесь был вход в дом. А танк застрял здесь и здесь, напротив, в витрине, где опять парики. Значит, вот тут он и горел, понимаешь?

…Чего же не понять, дядя Федя? Запах жженого торфа струится по улице, а когда-то здесь пахло совсем другим и пламя кровянело в осколках разбитой витрины, где на манекенах демонстрируются парики.