«Пане-лоцмане» и другие рассказы

Его толкали прикладом, но бесполезно. И тогда один в шинели не выдержал и поднял «шмайсер», и все кончилось вон там, на рельсах. Начальник колонны заорал: «Тихо! Слушать только меня!» Ему ведь надо было всех нас, без убытка, погрузить в трюмы, понимаешь? И стало тихо. И мы слушали. Мы слушали танковый мотор и траки, которые по камням — понимаешь? — к нам, к порту! А потом «фаусты» там, на углу, где мы с тобой были. И тогда мы побежали к охране. Мы все. И мы покончили с ними! И мы остались живы, понимаешь? Только вот…

Дядя Федя отшвырнул трость, схватился за железные прутья портовой ограды, и мы с ним постояли, глядя на то место, где сходятся две до блеска накатанные колеи.

1969

УГЛОВОЙ ГАРНИЗОН

Белая тропа

К летней воде белая тропка зигзагом спускается по траве в ложбине среди серого камня. От входа в бухту сначала виден только камень, оплывший, отшлифованный штормовыми ветрами, потом — провалы амбразур со взорванной маскировкой, потом — эта белая тропа.

Она тянется не только по траве, там еще растет скрюченный приморский кустарник. И если посмотришь в бинокль, в конце тропы видны установленные по квадрату размером с баскетбольную площадку серые столбики. Обрывки ржавой колючей проволоки на них не видны даже в бинокль…

На этой площадке во время прошедшей войны жили советские военнопленные. Им разрешалось также умирать здесь. Хоронили, сбрасывая в море. В море сбрасывался и грунт из скальных выработок, чтобы на берегу не было даже намека на стройку. Там, внутри скалы, капитально оборудовались позиции для скорострельных орудий и торпедных аппаратов, размещались жилые комнаты и склады.

Скала была крепкой, работали много, и ссыпались в воду очередные порции трупов и камня. На площадку пригоняли новых пленных. И никаких построек, ничего, что было бы заметно с земли или с воздуха. Гехайм, тайна. За единственным уступом камня, в сторону ложбины, пряталась небольшая хибарка для охраны. Охрана вдвойне ненавидела пленных: и за то, что русские, и за то, что ей приходилось жить в такой некомфортабельной постройке.

Говорят, никто из этих военнопленных не уцелел. Не удалось и фашистам установить свое железо: десант был стремителен и сокрушающ, но ударные силы прорвались мимо, и остаток военнопленных в соответствии с давно подготовленным приказом был расстрелян на площадке вслед за вспышкой первых взрывов в глубине гавани.

Охрана исчезла, и очередной эшелон десанта обнаружил стройку тогда, когда стало светло, заметив с прохода нечто наподобие тропки: пленных водили по рассчитанному маршруту, и каждый из них брал с собой из скалы щепоть каменной пыли, большего не позволял обыск, но и этого хватило, чтобы постепенно обозначить путь для своих.

А белой тропа стала позже, когда нашелся в живых один из тех, кого убивала здесь охрана. Длинна история о том, как его разыскали, но он приехал в гарнизон в очередную годовщину десанта.

Старый, но прямой человек недвижно стоял на корме комбриговского катера в кружеве погон, фуражек, бескозырок, матросских воротничков и сухими глазами вглядывался в берег. Он никогда не видел белой тропы со стороны и боялся, что ему не подскажет и сердце.

Он узнал ложбину и тропку, но не стал ничего рассказывать. Он упал на колени и гладил ладонями поросшую редкой травой и мхом тропинку. Потом он поскреб пальцами сероватую почву и сказал, показывая всем:

— Моих… здесь… четыре щепотки…

Эту тропку теперь каждый год подсыпают каменной пылью прибывшие в гарнизон и еще не принявшие присяги новобранцы. Она ведь сама по себе присяга, эта белая тропа.

Песчинка

В ботинок Меркурьева она попала весенним утром, по дороге, на самом выходе из дому. Он несколько раз собирался остановиться, снять ботинок и вытряхнуть ее, но время поджимало, впереди спешили к причалу несколько офицеров, среди которых он опознал дивизионного минера и флагманского связиста. Неудобно было являться позже них, да и сама эта остроугольная песчинка в те мгновения, когда Меркурьев замедлял шаги, выкатывалась в сторону и переставала колоть ногу.

Так Меркурьев добежал до штаба, то почти на цыпочках, потому что песчинка была тут как тут, то почти останавливаясь. На первой половине пути он бессловесно, но тем более свирепо изругал себя за затянувшееся прощание с женой, а во второй части дороги предстоящая торпедная стрельба сама собой отодвинула беспокойство о том, как жена доберется до аэропорта да как пройдет у нее отпуск.

На причале, между штабом и своей лодкой, Меркурьев встряхнул ногу и загнал, наконец, песчинку в дальний угол ботинка. Словно поняв, что проиграла, она не досаждала ему больше — ни пока он внимал старпому, ни пока уточнял обстановку у оперативного дежурного, а затем выслушивал энергичные наставления командира соединения и, с легкой примесью тоски приняв на борт почти весь состав штаба, выходил в полигон.

Песчинка возникла снова тогда, когда он подвсплыл под перископ, чтобы перед поиском цели выяснить, как дела наверху.