Паноптикум

Встретил он меня очень любезно, поднялся с кресла, подошел ко мне, обнял и сказал: «Добро пожаловать, дорогой Иожи, располагайся вот здесь, рядом со мной, и рассказывай». Потом опять сел за письменный стол и спросил: «Чем же мне тебя угостить? Ты уже завтракал? Может, скушаешь пару яиц или немного фруктов? Или выпьешь рюмку коньяку? Да? Я вижу, что ты с удовольствием выпьешь коньяку. Ты пришел ко мне, конечно, не просто так? Все мы плохие родственники и приходим только с какой-нибудь определенной целью, нас приводят в дом друг к другу только болезни, нужда или смерть. Вот мне и кажется, что рюмка коньяку развяжет тебе язык и поможет высказаться».

Вот видишь, какой он, Алайош! Речь его текла плавно, словно у дипломата, и сразу меня успокоила. Он поднялся со своего места, подошел к шкафчику с ликерами, что-то поискал в нем, потом откупорил бутылку, налил две рюмки и провозгласил тост: «Да хранит тебя господь, Иозефус! Пусть этот напиток станет пламенем, пожирающим все то, что тревожит и мучит тебя». Только Алайош может произносить такие тосты, да еще в половине двенадцатого утра. Я только собрался опрокинуть рюмку, как дверь открылась, пахнуло кухней и вошла Женике. «Пьете? — тут же спросила она. — Ты откупорил новую бутылку? Мы что, разбогатели?» Потом она стала расспрашивать о Еве, о Шандорке, задумалась на момент и добавила: «Воображаю, сколько у вас забот! Но у кого их нет?» Тут она встала и вышла из комнаты. Алайош посмотрел на меня, и я прочел в его взгляде страдание. Он налил еще по рюмке и обратился ко мне: «Ну, рассказывай теперь, Иожика. Мне бы очень хотелось, чтобы ты удостоил меня полной откровенности. Как раз вчера я прочитал в одном чудесном французском романе, что мы должны идти навстречу нашим ближним, когда они хотят нам что-нибудь сообщить или обращаются к нам с просьбами. Я всегда стараюсь извлекать что-нибудь полезное из чтения. Говори же, я слушаю!» Я выпил еще рюмку и приступил к делу. «Знаешь, Алайошка, мой дорогой Алайошка, я не хочу много распространяться о бедственном положении моей семьи. Не для этого я пришел к тебе. Пойми, что привело меня сюда лишь желание спасти три стула с зеленой обивкой, комод и буфет. Мне кажется, что я высказался достаточно ясно. Много битв я уже выдержал из-за этого несчастного буфета. Часто приходилось обращаться за помощью и к родственникам. У меня такое чувство, что, сражаясь за буфет, я защищаю мир, в котором живу».

Алайош кивнул и сказал: «Это хорошо, что ты отстаиваешь свой буфет, что ты привязан к нему! Продолжай так и дальше. Человек поступает правильно, охраняя семейные реликвии». Я не знаю, что хотел сказать этим Алайош, но несомненно одно: он поощрял меня, и я рассказал ему о своих визитах к Гуго и Феликсу. Видела бы ты его лицо, его взгляд! Только люди с тонкой душой могут принимать все так близко к сердцу.

Выслушав, он сказал: «Какие печальные вещи сообщил ты мне. Я всегда боюсь, что людская грубость и злоба лишат нас последних иллюзий. Не сдавайся, Иожика, борись, борись за этот буфет. Вообще мне хочется тебе сказать: человек должен непременно бороться за что-нибудь (совершенно безразлично, за что именно). Людям важен не буфет, а идея. Понимаешь, Иожика, это-то и есть самое главное. Выпей еще рюмочку!» Тут уж я проникся самым горячим доверием к Алайошу. Я чувствовал, что каждое его слово, каждый взгляд придают мне новые силы, возрождают меня и, несмотря на легкое опьянение от четырех рюмок коньяка, из самой глубины моей души поднимается чувство умиротворенности и благодарности.

Я поднялся с кресла и воскликнул: «Спасибо тебе, большое спасибо, Алайош!» Но, очевидно, я произнес это слишком громко, ибо внезапно открылась дверь и в комнату вошла Женике. «За что спасибо? — подозрительно спросила она у мужа. — Дал ему денег?» Алайош встал, прошелся по комнате и лишь тогда ответил ей: «Нет еще». Женике так и взорвалась: «Что ты ему дашь? У тебя в кармане всего четыре пенгё двадцать филлеров. Уже пятнадцать лет, как ты ничего не зарабатываешь. Стыдись, Иож: ты всегда играешь на его слабой струне». Комната закружилась у меня перед глазами, вместо пяти тысяч томов я увидел по крайней мере все двадцать тысяч. Но не то коньяк, не то слова Алайоша, не то твои наставления дали мне силу для того, чтобы ответить Женике: «Ты не имеешь права кричать на меня! Ты всю свою жизнь посвятила борьбе с блохами, молью и клопами. Ты выбрасывала на улицу кухарок из-за того, что суп казался тебе пересоленным. Только за это ты и боролась в жизни, как я теперь на старости лет борюсь за свой буфет. Понимаешь, Женике, за буфет!» Я даже не сказал, а прокричал ей все это в лицо.