Паноптикум

Все зрители пришли в возбуждение: супружеские пары обсуждали вызов капитана Брауна, прикидывая на одной чаше весов тысячу пенгё, а на другой — Польди; среди девиц началось волнение — одни во всеуслышание осыпали упреками своих кавалеров, не желающих воспользоваться «такой возможностью», другие потихоньку убеждали их, что хотя Польди и лев, но, по свидетельству капитана Брауна, кроткий, как дитя. Понадобилось совсем немного времени, чтобы обнаружить, как мало у людей корыстолюбия, самоуверенности и героизма: они не способны погладить дикого зверя за приличную сумму в тысячу пенгё. Кроме того, оказалось, что в цирке присутствуют лишь порядочные, милые и доброжелательные люди, каждый из которых охотно уступал другому возможность заработать тысячу пенгё. Одна лишь Кики не могла от волнения усидеть на месте. С ангельской кротостью она одинаково горячо жаждала и тысячи пенгё и героического поступка с моей стороны. Кики мечтала, чтобы все восемьсот зрителей убедились в том, что я вполне подхожу для роли укротителя львов. В своем воображении она уже, вероятно, видела, как я встаю с места и спокойно, с улыбкой на устах иду к клетке, гордо открываю ее, подхожу к Польди, щекочу ему затылок и в доказательство безумной отваги даже завязываю узлом его хвост, затем небрежно сую в карман тысячу пенгё и возвращаюсь на свое место рядом с Кики, а она напускает на себя такой равнодушный, скучающий вид, как будто среди ее знакомых я еще далеко не самый отважный.

— Иди, — зашептала она мне, — иди и ничего не бойся. Посмотри, какой кроткий вид у этого Польди.

Я попытался разжалобить ее:

— Прошу тебя, не ставь меня в неловкое положение. Ты отлично знаешь, что я боюсь даже собак и кошек, что я трус, невообразимый трус! И, пожалуйста, говори тише: смотри, вокруг уже прислушиваются, и кто-нибудь опять укажет на меня. Я никогда в жизни не буду больше покупать билеты в первом ряду, вообще никогда больше не пойду в цирк, а Польди мне просто противен. Я ненавижу его. Посмотри на его глупые, желтые глаза, на эти ужасные лапы, на его усы, зубы и когти. Мой дорогой ангелочек, не требуй от меня этого, лучше по окончании представления я куплю тебе крендель… крендель и чайную розу… Ну, хочешь куплю крендель, чайную розу и поедем домой на такси?

Кики затопала ногами и закричала:

— Подлый трус!

Дама с револьвером моментально встала на ее сторону:

— Разве можно быть таким нерешительным?

Значит, это нерешительность? Или же трусость? Вскоре наш спор привлек внимание всего зрительного зала. Смех прокатился по ложам и поднялся к балкону. В смущении я то поднимался с места, то садился, то топал ногами, то бросал отчаянные взгляды на Кики, потел, краснел и, словно сквозь туман, видел перед собой капитана Брауна, неподвижно стоявшего посреди арены, гордого и мужественного. Непобедимый укротитель, желая еще больше подчеркнуть мою трусость, положил руку прямо в пасть Польди таким простым и непринужденным жестом, как будто это была не пасть льва, а просто таз с водой. Моя популярность среди публики росла с каждым мгновением. Все большее количество людей интересовалось моей скромной персоной, сверху кричали:

— Не бойся, дядя! Смело ступай к Польди!

Какой-то веснушчатый бутуз с самой галерки заорал на весь цирк:

— Тлус!.. Тлус… Смотлите на него: льва боится!

Слова мальчишки показались мне слишком оскорбительными: даже говорить еще как следует не научился, а туда же — меня стыдит. Я вскочил и растерянно воскликнул:

— Нет!.. Нет и нет!..

В зале поднялся такой хохот, какого не вызывали даже выходки клоунов.

Я наклонился к Кики.

— Видишь, — зашептал я ей на ухо, — теперь мне понадобится гораздо больше смелости, чтобы остаться на месте, чем войти в клетку.

Кики удивленно уставилась на меня: она была настолько глупа, что не поняла смысла моих слов. Наконец капитану Брауну надоела моя популярность, он снова защелкал бичом, сделал какой-то таинственный знак и семь львов вернулись в клетку. Увидев танцующих, ходящих на задних лапах и прыгающих львов, публика успокоилась, только Кики сидела надувшись: она мечтала о рыцаре, который даже не за тысячу пенгё, а совсем бесплатно, за одну ее улыбку, погладит львов.

Затем выступил господин Зеханковский, польский маг, занимающийся, кроме того, чтением мыслей. Это был маленький, чернявый, мистический, строгий даже в своей экзальтации господин. Он с презрением смотрел на всяких клоунов, укротителей львов и эквилибристов, считая свою профессию неизмеримо более трудной. Он извлек из шляпы яйца, из жилетного кармашка — кроликов, из заднего кармана фрака — голубей, а из-под крахмального воротничка — удивительно знакомый мне кошелек: бегая по арене, он размахивал им и громко спрашивал:

— Это чей кошелек?

Вопрос остался без ответа — в зале воцарилась гробовая тишина. Я сидел сгорбившись и с ужасом ждал дальнейших событий; меня охватывало отчаяние при мысли о том, что через несколько мгновений внимание всего зала снова обратится на меня.

— Ну, отвечайте, чей это кошелек? — строго повторил еще раз Зеханковский.