Паноптикум

Одним словом, господин Цалиган был великим человеком, настоящим гением в области бицепсов, как Леонардо да Винчи в живописи или Гёте в литературе. В программе о нем было написано: «Несмотря на свою огромную физическую силу, он очень кроток и обладает богобоязненной душой, не способной причинить вред даже мухе».

Лео Цалиган выходит на арену в светлом трико и сразу производит на публику потрясающее впечатление увеличенной фотографии. И кажется даже, что во время сна и по утрам он бывает не так велик — трудно себе представить, как может человек постоянно быть таким огромным. Вероятно, он специально надувается для представления в цирке?

Маленькие серые испуганные глазки глубоко сидят под узким лбом, настолько заросшим волосами, что, несмотря на громадные размеры, господин Цалиган похож на обезьяну. Он без конца гримасничает, подмигивает и подергивается, из чего я заключаю, что Лео Цалиган человек нервный и многое его раздражает.

Цалиган останавливается посреди арены, со скучающим видом поднимает с земли гигантский железный лом, гнет его, как какую-то проволочку, потом опять кладет на землю и грустно улыбается. Время от времени он нервно потирает поясницу. А билетерша фамильярно шепчет мне на ухо:

— У него камни в почках!

— Почечные камни? — удивляюсь я. Это сообщение почему-то меня успокаивает, делая эту груду мяса человечнее. Господин Цалиган ходит по арене, загребая своими длинными руками, потом надавливает большим пальцем на кирпич, пока тот не раскалывается, затем одним вздохом разрывает цепь, опоясывающую его туловище, простым напряжением мышц рвет проволоку, накрученную вокруг его руки, играет в футбол мешками с песком, одним резким скачком разрывает электрические провода, которыми опутаны его ноги, и делает все это скучающе и бесстрастно. Кики очарованно следит за всеми движениями великана, посылая ему подозрительно нежные взгляды, подобные тем, которые она бросала на человека в аквариуме. Лео Цалиган, по-видимому, замечает эти взгляды и смотрит мигающими глазками на Кики, как слон на божью коровку.

— Что будет дальше? — спрашиваю я у Кики, а она устремляет на меня взгляд своих больших наивных глаз, с помощью которого она ловко заставляет меня забывать о ее моральных несовершенствах.

Лео Цалиган откашливается, протягивает огромную ручищу и тонюсеньким голосом возвещает:

— Прошу кого-нибудь из присутствующих здесь господ сесть на мою ладонь. Не бойтесь. С вами абсолютно ничего не случится.

Совершенно инстинктивно, как человек, уверенный в том, что удар судьбы падет именно на него, я съеживаюсь, словно улитка, забиваюсь в самый угол кресла, едва перевожу дыхание, зажмуриваюсь и начинаю дрожать всем телом. Цалиган медленно идет вдоль парапета, останавливается, оглядывается вокруг в поисках человека, достойного великой чести сидеть у него на ладони.

Вот он делает еще несколько шагов, гримасничает, тянет воздух носом, хватается за поясницу, снова оглядывается, подходит ко мне все ближе и ближе. С самого верха галерки ему кричат:

— Белите вон того дядю, котолый боится львов!

Я тотчас узнаю голос моего маленького врага с «голубятни» и еще больше съеживаюсь. Губы у меня дрожат от еле сдерживаемых рыданий, мне жаль самого себя, и я проклинаю свою злосчастную судьбу. Даже зажмурившись, я чувствую огромную тень, падающую на меня, поднимаю глаза и вижу господина Лео Цалигана. «Значит, опять?» — думаю я, пытаясь разжалобить господина Цалигана умоляющим взглядом. Но нет мне спасенья.

Публика снова сосредоточивает на мне все свое внимание, зрители кричат, топают и хлопают. А господин Лео Цалиган с тупым видом стоит неподвижно, скрестив руки на груди, и напоминает каменного идола.

Я поворачиваюсь к своей вероломной подруге.

— Что ж, Кики, — говорю я ей, — отлично. Сегодня самый печальный день в моей жизни. Я не куплю тебе ни кренделя, ни чайной розы, не повезу тебя домой на такси. Но зато я сяду на ладонь господина Цалигана. Прощай, Кики! Я иду к нему!

Я сел на ладонь господина Цалигана, и он несколько раз пронес меня вокруг арены, как какую-то тряпичную куклу. Но это был не я, а призрак моей страдающей, опустошенной, падшей, заблудившейся в чуждом ей мире души. Кто здесь в этом огромном зале мог понять меня? Кто среди грома аплодисментов, звуков марша Ракоци и грубого смеха мог постичь мою одинокую душу? И кто мог угадать причину набегавших мне на глаза слез, сквозь пелену которых я смутно видел хлопающие ладони, топочущие ноги ликующих зрителей, горящие глаза моей Кики, цирк и весь мир?

Чиханье