Паноптикум

Пейзаж как пейзаж! Справа — высокие горы, слева — еще более высокие горы, сосны, нависшие над пропастью скалы, а вдалеке — извилины дороги, преодолев которые наш неистовый червяк заберется на высоту тысяча пятьсот метров. Все пассажиры прильнули к окнам на одной стороне вагона; на другой стороне в качестве позорно трусливого противовеса остался один я.

Входит кондуктор-австриец и спрашивает у меня билет. Он для меня является единственной стабильной точкой в поезде и последней моей надеждой: от него мне, может быть, удастся узнать хоть что-нибудь относительно потенциальных опасностей. Я, конечно, тотчас же заговариваю с ним и с места в карьер расспрашиваю его о железнодорожных катастрофах.

— Все мы в руце божьей, — отвечает он.

Мое беспокойство растет. Откровенно говоря, мне хотелось бы, чтобы он сказал: «Даю честное слово, милостивый государь, что с вами ничего не случится». Волнуясь еще больше, я пытаюсь продолжить разговор:

— Это все верно, но я видел однажды, как поезд…

Низенький австрияк все еще не понимает, чего я от него жду, а мне крайне необходимо услышать хоть одну утешительную фразу или хотя бы узреть успокоительный жест. Вместо этого с чисто австрийской обстоятельностью он рассказывает мне известную историю о кирпиче, упавшем на голову прохожего, и каждое его слово бьет меня по голове, как тот самый кирпич, от падения которого никто не застрахован даже на благоустроенных городских улицах. Эта история с кирпичом, подводящая реальный фундамент под возможность любой катастрофы, окончательно выводит меня из себя. Я говорю ему:

— Поймите меня, прошу вас, я не особенно чувствителен ко всяким там кирпичам: они учтены мною как один из реальных факторов того опасного развлечения, которое мы обычно называем жизнью.

Кондуктор идет дальше. Он уже давно ничего не боится. Да и как может бояться человек, не имеющий на то ни времени, ни фантазии? На лице у него написано недоумение: он так и не понял, чего я от него хочу. Из этого, конечно, нельзя сделать вывод, что у кондуктора слишком крепкие нервы, — скорее всего у него психоз другого рода.

Страх мой становится все более мучительным. Вначале я еще кое-как борюсь с ним с помощью самовнушения, но, когда наш поезд вползает на склон какой-то неимоверно высокой горы, мною овладевает нестерпимое желание остановить его и сойти. Я уверен, что все мои читатели очень храбрые люди, совершенно не знакомые с подобным состоянием или знающие о нем только понаслышке. Охваченный страхом человек стоит в тамбуре и ждет, с отчаянием ждет, когда же наконец поезд остановится, а пока он этого ждет, ум его занят таинственными математическими, статистическими и психологическими выкладками. Все обдумав и убедившись в невозможности избежать катастрофы, человек остается в поезде и даже прилипает к окну. Он и вправду начинает верить, что в этой ситуации именно от него, от его поведения, от его спокойствия и бдительности, зависит все на свете. На поворотах такой пассажир внимательно наблюдает за машинистом, нет ли у того тревоги на лице, не высовывается ли он слишком из окна и так далее.

Поезд забрался уже очень высоко.

Природа в этих краях ослепительно прекрасна, величественна, грандиозна, — во всяком случае, так, по-видимому, считали все нормальные люди, облепившие окна поезда.

Вполне возможно.

Но для меня природа не прекрасна, не величественна и не грандиозна, а только страшна. Справа я вижу скалы, слева — пропасть. Бездна глубиной в восемьсот метров. Бог его знает почему, но, несмотря на все доводы рассудка, я охотнее упал бы с высоты двадцати, чем восьмисот метров. Когда у тебя с одной стороны скалы, а с другой — бездна, ты невольно размышляешь: если поезд сойдет с рельсов, то что произойдет — врежется ли он в скалы или свалится в пропасть? Ты с абсолютной точностью высчитываешь, что поезд обязательно свалится в бездну — это факт настолько бесспорный, что не стоит даже голову ломать насчет каких-то других возможностей. Ты уже дошел до такого состояния, что ставишь перед собой вопрос в следующей безумно храброй форме: а почему бы ему и не свалиться?

Ну так вот: стоит, значит, человек в тамбуре и занимается точным подсчетом вариантов крушения на логарифмической линейке своих нервов. А что случится, если поезд только сойдет с рельсов? А если он еще и перевернется? Ну а если сковырнется один лишь паровоз? Тогда… Так постепенно ты доходишь до того, как и поезд, и ты сам очутитесь на дне пропасти, ты уже видишь свое изувеченное тело, зажатое между двух чемоданов, со стоп-краном, торчащим у тебя из живота. Сомнений нет, избежать такого конца нельзя, но тут возникает последний вопрос: а что потом? И вот опять перед тобой целая куча вариантов. Да вы только взгляните, как мала и неприметна пропасть, по краю которой идет поезд, в сравнении с той, которую ты создал в своем воображении!

Последнее время железнодорожные составы слишком часто сходят с рельсов.