Паноптикум

Наше путешествие по виадуку длится по меньшей мере полчаса. Корова шествует перед поездом до самой станции, где останавливаются и она, и поезд. Пассажиры торжественно прощаются с ней и бегут в буфет пить пиво, закусывая его солеными хлебцами.

Утро поистине прекрасно. Сошедшие с поезда туристы в коротких штанишках и длинных чулках, с тирольскими шляпами на голове и с альпенштоками в руках толпятся у буфета и постепенно забывают о корове. А она все еще стоит на рельсах, предоставленная сама себе, гордая в своем одиночестве. Я высоко поднимаю кружку с пивом, подхожу к ней и говорю по-немецки, чтобы она могла понять:

— Твое здоровье, корова!

1938

ГОЛОВА МИХОКА

Говорят, ребенок очень мил. Не знаю. Может быть. У него большие черные глаза, пухлые ручонки, ему только четыре года, а он уже отрастил себе животишко.

— Почему у тебя такое большое пузо? — спрашиваю я у него.

— Много кушаю, — отвечает мне малыш.

В гостиной находятся его мама, папа, две тетушки, два дядюшки, двоюродный брат, я и другие. Ребенок стоит посреди комнаты, взрослые сидят вокруг. Мальчик подходит к каждому из нас и спрашивает:

— А у тебя, дядя, что в кармане? А у тебя, тетя, что? Тебя, дядя, как зовут?

Он отбирает у нас карандаши, снимает с рук часы, развязывает шнурки на ботинках и галстуки, дергает за волосы. Говорят, ребенок очень мил. Не знаю. Может быть. Мать старается отвлечь его внимание от гостей:

— Томи! Прочитай дяде «Голову Михока».

— Да, да, — подхватывают остальные. — Расскажи-ка, как это там начинается?

Томи стоит неподвижно и чего-то ждет.

— Начинай, дорогой, — торопит его мать. — «У Михока голова…» Ну, как будет дальше, Томика?

— Sag schon[20], Томика! — бросается на помощь немецкая гувернантка. — «У Михока голофа…» Also[21], Томи!

Томи смотрит на меня — губы его кривятся в улыбке, жалобной и заискивающей, — и вдруг говорит:

— Если дядя даст мне пенгё, я скажу.

— Пфуй, Томи! — возмущается гувернантка.

— Как тебе не стыдно? — кричит мать.

— Такого брось на льдину, он и там не пропадет, — восхищается один из дядюшек.

— Какой умный ребенок! — умиляется одна из тетушек.

— Не давайте ему денег, не надо его приучать к этому, — обращается ко мне мать.

— Наоборот, надо дать! Если бы у меня была мелочь, я дал бы, — вмешивается все тот же дядюшка.

— К сожалению, и у меня нет, — грустит тетушка.

— Я сейчас вспомнил, что вообще не захватил с собой денег, — вмешивается в разговор второй дядюшка.

— Дядя, ты дай мне пенгё, — обращается мальчик уже непосредственно ко мне.

Я достаю кошелек. В нем лежит одно-единственное пенгё. Ровно одна монета. Каждый филлер этого пенгё уже заранее рассчитан мною: двадцать филлеров надо дать лифтерше за то, что она откроет мне парадную дверь, когда я буду уходить из гостей. Следующие двадцать предназначены для той же цели, но уже лифтерше моего дома. Еще двадцать филлеров мне нужны на трамвайный билет, остальные распределены в том же духе. Ручонка Томи уже тянется за монетой.

— Да уж дайте ему это пенгё, — легкомысленно бросает мне двоюродный брат.

— Почему именно я? А почему не вы? — спрашиваю я его, но так тихо, что он мог и не услышать. Спора не получается, и я отдаю пенгё Томи.

Томи кладет деньги в правый кармашек, нашитый сверху на его брючках. Гувернантка торопит его:

— Sag schon, пожалуйста… Und fang schon an…[22] «У Михока…»

Томи, захлебываясь, начинает вдруг декламировать:

У Михока голова
Велика, как у вола,
А все кажется мала!

— Ха-ха-ха! Грандиозно! Великолепно! Хи-хи-хи! Браво! — слышится со всех сторон. Томи вынимает монету из кармана, смотрит на нее, и ему, очевидно, кажется, что он слишком мало сказал за эту сумму. Уже по собственной инициативе он произносит еще одно двустишие:

У старой бабы фи-гу-ра
Ящик старый гу-ру-ра.

Общее молчание. Гувернантка спрашивает Томи сердитым голосом:

— Hat er wieder das mit dem «гурура» gesagt? Ein Skandal[23].

— Что значит «гурура»? — спрашивает одна из теток.

— Гурура? — переспрашивает папа, целует Томи в щечки и кричит: — «Гурура» значит гурура! Правда, Томи?

— Правда! — ликует Томи. — «Гурура» значит гурура. Такая гурура!

— Тише! Тише! — утихомиривает их мать. — Молодец, Томика, ты очень хорошо декламировал. А теперь отдай дяде пенгё.

Томи прыгает и радостно кричит:

— Не отдам! Не отдам!

Он бежит из гостиной в столовую, прячется за буфет и уже оттуда спрашивает у меня:

— Дядя, ведь вы насовсем дали мне пенгё, правда?

Я молчу.

— Какой милый ребенок! — говорят все вокруг меня.

Не знаю. Может быть.

Один из дядюшек начинает:

— Я подозреваю, что англичане в колониальном вопросе…

Разговор принимает общий характер.