Паноптикум

А снизу доносились хоть и не очень вразумительные, но весьма воинственные крики: «Бей! Режь! Давай! По башке его! Руби!» Эти восклицания сопровождались ужасным грохотом падающих друг на друга тел, страшным топотом, отдающимся в потолке, в полу и в стенах, как будто наступил последний день страшного суда.

Госпожа Розалия с совершенно неожиданным для ее грузной фигуры проворством соскочила с постели и сунула ноги в стоптанные шлепанцы с красными помпонами, ее супруг тоже вылез из-под одеяла и, подкрепившись нитроминтелем, набросил на плечи купальный халат. Они из всех сил напрягали слух, но тщетно: все затихло. На миг воцарилась полная тишина. И вдруг опять: «Бах! Трах!» Как будто на поле боя кто-то из сражавшихся еще оставался в живых и теперь был окончательно повержен. Потом снова наступила тишина. Бесконечная, могильная, победная, великая тишина.

Когда господин Шрамм и его необъятная половина, повернув выключатель, зажгли свет в первом зале паноптикума, их глазам предстало потрясающее зрелище.

Восковые фигуры громоздились как попало. На помосте, рядом с диваном, валялся порванный в клочья контр-адмиральский мундир Хорти, около него морская фуражка с якорем, а немного поодаль — голова самого контр-адмирала Венгрии. Усы Гитлера приклеились к голой, как яйцо, голове Муссолини, а оторванная в пылу сражения нога итальянского паяца покоилась на коленях известного убийцы из Браунау. На диване, однако не вдоль его, как полагается, а поперек, лежал Мартон Жиго, совершенно одетый, но босой: остатка сил хватило у него, очевидно, лишь на то, чтобы снять башмаки. Голова его свесилась с дивана, доставая огненно-красными лохмами до самого пола, правая нога была поднята вверх с такой грациозностью, что походила на ногу стареющей балерины. В этой застывшей позе Жиго не отличался от созданных им самим восковых фигур. Только из широко открытого рта его вместе с боевым запахом алкоголя вырывался на редкость музыкальный храп.

Господин Шрамм вцепился в увесистую руку своей супруги и начал скулить:

— Мы разорены, мать! Этот Жиго возомнил себя исторической личностью. Да он просто с ума спятил. Куда ни посмотри, везде — оскорбление их величеств.

Розалия вырвалась из рук супруга, подбежала к дивану, наклонилась над Жиго и закричала прямо в его широко раскрытый рот:

— Пьяная свинья! Сумасшедший! Приди только в себя! Увидишь, что с тобой будет, когда ты протрезвеешь, цареубийца подлый! Ты… ты… — Госпожа Розалия от волнения никак не могла вспомнить имен всех поверженных Жиго государственных мужей.

Но она зря тратила свое красноречие, зря осыпала Жиго проклятиями: он спал, спокойно и безмятежно, и объятое сном тело его напоминало ладью, качающуюся на мелодичных волнах храпа.

Ровно через два дня, когда в парикмахерской у Гамолина речь зашла о том, что видел во сне Жиго в ту злосчастную ночь, Мартон ответил очень серьезно:

— Не стоит и вспоминать. Все это не так важно. Я просто навел некоторый порядок. Знаете, господин Гамолин, в этом затхлом паноптикуме необходимо было когда-нибудь по-настоящему навести порядок.

Жиго действительно приложил немало труда, чтобы устранить все следы своего пьяного восстания против восковых агрессоров, но сам факт этого мятежа определенным образом сказался на его отношениях со Шраммами. До сих пор хозяева бывали грубы с ним и эксплуатировали его, но все же доверяли ему. Они говорили примерно следующее: «Жиго — большой мастер, талант, но, к счастью, безропотный дурак, которому нет дела до того, что из него выжимают все соки».

Но мятеж показал им, что в Жиго таятся опасные силы, которые на этот раз вырвались наружу под воздействием вина, а в дальнейшем могут проявиться и без алкоголя.

Пытаясь укротить Жиго с помощью кнута и пряника, Шрамм, сунув ему окурок сигары, который он сам уже изрядно помусолил во рту, с таинственным видом нашептывал ему:

— Одно тебе скажу, Жиго: будь другой раз поосторожнее. В наше время люди должны думать о каждом своем слове. Полиция там… и вообще…

Но намек господина Шрамма не произвели никакого впечатления на Жиго, занятого своей работой. Шрамм немного подождал, не задаст ли ему тот какой-нибудь вопрос, потом снова заговорил:

— Полиция о тебе расспрашивала… Из самого городского управления приходили…

Но Жиго и теперь глазом не моргнул, а Шрамм продолжал:

— Спрашивали, что ты за человек? С кем дружишь? Каковы твои взгляды?.. И вообще… — При этом господин Шрамм сделал такой жест, как будто хотел обнять руками весь земной шар.

Жиго, разминавший воск в теплой мыльной воде, с недоверием взглянул на Шрамма.

— Я, конечно, их успокоил, — снисходительно пояснил Шрамм, покачиваясь на каблуках. — Я сказал им, что ты по существу порядочный человек. Я всегда защищаю тебя, где только могу… И еще я им сказал (я и сам убежден в этом), что когда ты разбил в ту ночь фигуры Гитлера, Муссолини и Хорти, то сделал это под воздействием вина…

Жиго все так же молча слушал его.