Паноптикум

В воскресенье дела шли несколько лучше, что было вполне естественно и не возбудило слишком больших надежд у Розалии, а в понедельник… В понедельник хозяйка сказала сердито:

— Уважаемый покойник сегодня не заработал ни гроша. Если так пойдет и дальше, то я совсем не уверена в его будущем.

Последующие дни были днями агонии перед вторичной кончиной покойного Шрамма. А тут еще прибавились нападки печати: прочитав в газете статью под заглавием «Восковой труп в роли новогоднего поросенка»[26], госпожа Розалия почувствовала, что вся кровь бросилась ей в лицо, — а крови у нее было много и очень красной. Соседи тоже начали возмущаться, критикуя поступок Розалии (поговаривали об оскорблении памяти усопшего), а между тем некоторые из них уже по два раза ходили смотреть воскового Шрамма. Таким образом, дело шло к тому, что Бодог должен был ретироваться в кладовую, где хранились вышедшие из моды убийцы, императоры со сломанными ногами, разоблаченные фашистские диктаторы, позабытые государственные деятели и прочий хлам.

Но для господина Бодога Шрамма еще не наступило время почить с миром: судьба его еще не завершилась, или по крайней мере не завершилась окончательно.

Однажды вечером, когда в паноптикуме было уже совсем мало народу и разве только какая-нибудь заблудившаяся парочка бродила, рассеянно рассматривая экспонаты, к окошечку кассы подошел человек такого огромного роста, что даже госпожа Розалия, несмотря на привычку к выставленным в ее заведении чудищам, была повержена в изумление этим одетым во все кожаное великаном.

Этого человека можно было смело назвать кожаным чудовищем: он был с ног до головы одет в кожу, совершенно новую и издающую ужасающий запах. На ногах у него были сапоги до колен, далее следовали брюки из коричневой кожи, исчезавшие под полой кожаной куртки с поясом. На голове у него была кожаная фуражка, точно такая, как у летчиков. Вся эта кожа скрипела при каждом его движении, а исходящий от нее крепкий запах заглушил даже затхлую вонь, доносившуюся из дверей никогда не проветриваемого паноптикума.

У кожаного великана все было гигантским: руки, ноги, рот и зубы, глаза под опухшими огромными веками, похожие скорее на бычьи, чем на человеческие, причем на глаза возбужденного, жаждущего самки быка. Голос же у него был такой оглушительный, что по сравнению с ним все остальное начинало казаться не таким уж страшным.

— Это здесь показывают восковую обезьяну? — гаркнул он в окошечко кассы.

Жиго, так как в тот день он сидел в кассе, услышав этот рев, высунул с любопытством из оконца свою маленькую головку с красными патлами.

— На какую обезьяну имеете вы честь намекать?

Кожаный гигант опять взревел:

— На какую обезьяну? Разве в этой мертвецкой так уж много обезьян?

Жиго поднял на великана свой грустный взгляд.

— Сейчас, — сказал он задумчиво, — во всяком случае, на одну больше, чем обычно.

Слова Жиго ошеломили кожаного великана, он выпрямился во весь рост, выпятил грудь, кожа на нем так и скрипела. Потом он сделал такое движение, как будто хотел одним рывком поднять на воздух будку с кассой. Однако он ничего подобного не совершил, а только разинул рот, словно искал одно-единственное слово, которым хотел уничтожить весь мир, затем смачно плюнул на пол и заорал в окошечко кассы:

— Иудей!

Он крикнул это одно-единственное слово, не прибавив к нему никаких эпитетов, чтобы оно увесистым камнем упало на красноволосую голову. И это голое слово прокатилось по каменному полу вестибюля паноптикума, вызвав раскатистое эхо.

Тут выступила на сцену хозяйка балагана и, подбоченившись, так посмотрела на великана, будто собиралась сказать ему что-то такое, от чего даже этот гигант станет перед ней сущим карликом. Но достаточно ей было лишь раз взглянуть на этого чудовищного самца, как она сразу утратила весь свой воинственный пыл. Она начала беспокойно двигаться, топтаться на месте, даже покраснела. Какие чудеса творит природа! Розалия смущенно затеребила поясок своего платья в черный горошек, кончики ушей у нее запылали, что означало неожиданно вспыхнувшее в ней влечение к мужчине.

Вдове Бодога Шрамма было уже под пятьдесят, но заливший ее жир не давал выдохнуться ее чувствам. В глазах у нее еще сверкал задорный блеск, который и в темноте является путеводной звездой для мужчин и даже в самых разочарованных зажигает свет надежды. Она с таким достоинством выпячивала вперед свою огромную грудь, как будто предлагала бедным одиноким мужчинам склонить на нее, как на подушку, свою усталую голову.

— Что вы! — воскликнула Розалия. — Какой он еврей?! Разве тогда бы я держала его у себя? — И она улыбнулась многообещающей улыбкой.

Улыбка произвела впечатление. Кожаный великан засопел, выдохнув воздух с таким шумом, как будто прочищал душу от злости. Этот вздох (если это можно назвать вздохом!) вихрем обрушился на голову госпожи Розалии, взлохматил накладные косы и обдал ее смешанным запахом водки и кожи.

— Я прочитал в газете об этом восковом мертвяке, — еле выговорил кожаный великан.

Розалия кивнула головой.