Паноптикум

— О боже! Восковой мертвяк! Что за выражение! Уж эти мне журналисты! Вы, конечно, читали статью о Шрамме, об основателе этого учреждения?

— Вот именно, прошу покорно. О нем. Об этом доходном покойнике, черт его побери! И еще о его дорогой вдовушке, которая выжала из покойника детишкам на молочишко.

— Как вы смеете, сударь? — вскинулась Розалия. На самом же деле ее куда больше злило присутствие Жиго, при котором надо было делать вид, будто ее возмущают слова кожаного великана. — Как вы можете говорить такое? А вообще-то, «дорогая вдовушка» — это я.

— Да что вы? — заревел кожаный великан. — Значит, это вы — та замечательная вдова. Да мне просто повезло, честное слово! Сегодня утром, читая эту статью, я тут же подумал: великий господь создал эту вдовушку прямо как по заказу для тебя, Лайош Кланица (так меня зовут, целую ваши ручки!), и ты должен пойти посмотреть на нее, на эту вдовушку. Но, к сожалению, я смог прийти сюда только так поздно, чтобы полюбоваться на вас, дорогая вдовушка, потому что был занят в манеже, обучал нашу молодежь из левенте[27] верховой езде, так как я там инструктор, изволите знать… Но это просто чудесно, что я имею честь разговаривать именно с вами, милейшая вдовушка.

Лайош Кланица находился под легкими парами палинки, которая его слегка покачивала и заставляла жестикулировать сильнее обычного. Жиго сжался в комочек в самой глубине кассы, он молчал, как человек, которого уже ничем нельзя удивить в этом мире..

— Но я настаиваю на своем, — продолжал заплетающимся языком Лайош Кланица. — Раз уж я здесь, то не хочу упускать случая взглянуть на покойного. Человеку редко доводится увидеть такое, черт возьми!

Розалия охотно предоставила себя в полное распоряжение инструктора левенте, может быть, даже слишком охотно. Когда они, объятые духовной близостью, скрылись за красной занавеской, висящей перед входом во внутренние залы паноптикума, оставляя за собой запах палинки, кожи и воркующий смех, Жиго стали мучить тяжелые предчувствия. Он отлично знал безграничную способность хозяйки на всякие проделки, особенно если дело касалось мужчины, да еще такого крупного, как этот.

Уже давно было пора закрывать паноптикум. Жиго подсчитывал выручку. Он по привычке складывал мелочь столбиками, разглаживал бумажки. Покончив с этим делом, он прочитал газету, потом стал зевать и потягиваться. Позевывая, он наигрывал пальцами какой-то марш на нижней губе. Потом он вышел из будки, постоял немного, потянулся, несколько раз прошелся по вестибюлю, остановился у плюшевой занавески и прислушался. Тишина. Полная тишина. Может быть, они поднялись на второй этаж? Но тогда был бы слышен скрип деревянных ступенек.

Мартон Жиго был человеком терпеливым и не подозрительным. Но нет ничего странного в том, что даже при таких качествах, прождав более часа, он подошел на цыпочках к красной занавеске, откинул ее и заглянул внутрь. Сердце у него бешено колотилось, но он все же не отрывал глаз от щелки между занавеской и стеной.

На том самом диване, где ночью спал Жиго и около которого днем Тоби Батлер убивал свою четырнадцатую жертву, теперь развалился Лайош Кланица, закинув ногу за ногу. Его кожаная куртка висела на плечах у Гитлера, а сам он сидел в одних подтяжках. В руках у него была рюмка, в зубах сигара. Господин Кланица выпускал изо рта колечки дыма, которые поднимались к самому потолку. Рюмку, очевидно, Розалия принесла сверху, но откуда он взял сигару? Не может быть! Нет, может! Такова уж жизнь, жестокая, ужасная, думал Жиго, глядя на бывшего своего хозяина. Да, именно так! Без всякого сомнения, кожаный великан курил сигару, вынутую изо рта воскового Шрамма. И каким жалким казался хозяин без привычной сигары! Таково фактическое положение вещей, или, лучше сказать, такова «справедливость»!

Потрясенный Жиго не верил своим глазам. В уголке дивана, рядом с Кланицей, кокетливо и преданно лаская его огромную лапищу, сидела, тоже закинув ногу за ногу, полная очарования и раскаяния госпожа Шрамм, урожденная Розалия Мальтичка. Слышно было, как она тихо, удовлетворенно воркует, радуясь неожиданным дарам жизни. А Кланица с самодовольной улыбкой откинулся на спинку дивана, выставив к потолку свою исполинскую грудь и горделиво принимая эти щедрые ласки.

А в полуметре от них, за диваном, стоял Бодог Шрамм в цилиндре, парадном сюртуке, с тростью в руках, элегантный, но слегка грустный, и смотрел на них с бессмысленно печальной улыбкой, запечатленной Жиго на его восковых губах.