Паноптикум

Гамолин не понял ни одного слова из того, что говорил ему Жиго и, будучи человеком обстоятельным, остановил поток слов Мартона вопросом:

— Разрешите спросить?..

Но в этот момент дверь парикмахерской распахнулась, на пороге появился Петур, разносчик газет. Как обычно, он прямо с порога кинул в парикмахерскую вечернюю газету, но сегодня еще и крикнул при этом:

— Муссолини арестован! Капут дуче!..

Теперь уже Гамолин окончательно превратился в статую с бритвой в руке, и на его презрительных губах застыло такое выражение, как будто он сосал лимоны. Жиго, весь в мыле, вскочил с кресла, откинув в смятении белую простынку на плечо, словно это была тога. Глаза его сверкали, от волнения он даже казался выше, чем был на самом деле, в мягком голосе зазвучали стальные нотки:

— В прах разлетается паноптикум! Вы понимаете, дорогой Гамолин! В прах!

Он уселся опять в кресло, провел рукой по голове и сказал:

— Красить волосы!

В голосе его звучал приказ.

— В ярко-красный цвет, — подхватил Гамолин помолодевшим и приободрившимся от такого неожиданного оборота голосом.

— Да, дорогой Гамолин, в огненно-красный цвет! — восторженно воскликнул Жиго, как будто говорил о чем-то, что было символом, о чем-то, имеющем другой, известный ему одному смысл.

1948

АБРИШ СТРЕМИТСЯ К МИРОВОМУ ГОСПОДСТВУ

1

Наш герой, Абриш Розенберг, с 1933 года проживал на улице Мурани, если глагол «проживать» можно употреблять и тогда, когда человек снимает угол в комнате, где обитают еще двое.

Уже три года жил он в этом доме, поражая соседей, занимавших различное общественное положение, своей способностью лавировать между подводными скалами нужды. Все удивлялись его устойчивой жизнеспособности в повседневной борьбе с бедностью…

Господин Шлегер, повелитель улицы Мурани, тот самый, у которого были камни в почках, обгладывал гусиную ножку, когда Абриш, закончив какую-то почти что даровую работу в его доме, заглянул к нему в пахнущую жареным луком столовую. На груди у Шлегера топорщилась белая салфетка, концы ее торчали заячьими ушами за его затылком. Он спросил Абриша:

— Ну что, Розенберг? Не работаем?

— Я, к сожалению, нет. У меня нет работы, но вы, уважаемый господин, да: вы трудитесь над гусиной ножкой, а это, вероятно, очень тяжело… Я вижу, что вы даже вспотели. Нелегкое это дело — обглодать гусиную ножку, особенно если у человека зубы так и ходят во рту. Я пришел попросить вас, дорогой господин, чтобы вы нашли и для меня хоть какую-нибудь работу…

— Ну, за тебя я не боюсь, — ответил господин Шлегер, — такие люди, как я, погибают, если у них нет возможности жить как следует, ну а такие, как ты, могут прожить и на льдине…

— Так-то оно так, — сказал ему Розенберг, — но я уже начал есть эту льдину, на которой, как вы изволили сказать, я проживаю.

— Ну иди, иди! — махнул на него гусиной ножкой Шлегер.

Весной 1934 года Шлегер спросил Розенберга:

— Как живешь, Розенберг?

— Никак, дорогой господин, я уже, кажется, съел всю льдину, на которой живу.

— Я нашел тебе работу. В зоопарке. Будешь ухаживать за дикими животными. Главный советник по звериным делам Флориан Вантцнер — мой друг. Можешь поденно ухаживать за львами, если, конечно, у тебя хватит храбрости.

— Хватит! — ответил Розенберг. — Почему бы и не хватить? Уже тридцать восемь лет вращаюсь я среди диких зверей, привык и знаю, как себя вести с ними. Хватит храбрости и для львов. А вам я премного благодарен, большое спасибо за доброту.

Вечером, раздеваясь, чтобы лечь в постель, Шлегер сказал жене:

— Нашел я для Розенберга работу.

— Где? — спросила жена.

— В зоопарке. У львов.

— Зачем тебе понадобилось помогать еврею? — заметила жена, освобождая расплывающееся тело от объятий корсета.

Со следующего дня Абриш Розенберг поступил поденщиком в зоопарк. А уже вечером от его одежды исходил запах диких зверей.

Детвора поджидала его прихода с работы, и Розенберг охотно делился своими впечатлениями. Вскоре на улице Мурани и в окрестностях такие слова, как лев, тигр, слон, жираф, стали совсем обычными. Детские уста произносили их, как названия домашних животных; Розенберг давал богатую пищу фантазии детворы городских окраин. О синем пятне, появившемся у него под левым глазом, он сказал небрежно: «Ерунда, это — лев…» Однажды, вернувшись домой с завязанной рукой, объяснил ребятишкам: «Пустяки, маленькие разногласия с тигром…»

Слава Абриша Розенберга росла не по дням, а по часам. Он стал человеком, состоящим в дружеских отношениях со львом, леопардом и другими мировыми знаменитостями! И каждого из них называет по имени. Это уже не шутка!