Паноптикум

Ему, действительно, было очень жаль льва, а ведь сам Лаци очень редко видел мясо у себя дома. Ну так что ж, ведь он не лев!

— Я бы сошел с ума, если бы мне пришлось всю жизнь жить за решеткой! — горевал он о судьбе Муки, даже и не подозревая, что и сам живет за решеткой, хотя и не всегда замечает это.

Надо освободить льва! Это было пределом мечтаний маленького Розенберга, и в этом все мальчики были в ним заодно. Освободить Муки! Тю-у! Вот начался бы переполох! Все эти немецкие гувернантки и воспитательницы, сопровождающие группки детей иногда даже человек по сорок, обезумели бы от страха. Так им и надо! До чего же они противны, когда останавливаются у клетки льва и объясняют своим питомцам:

— Вот здесь вы видите льва, царя зверей. Он живет в Африке, Америке и Индии, в густых, дремучих лесах. В Европе, слава создателю, мы можем не опасаться, что встретимся с этим зверем. Лев принадлежит к классу млекопитающих. — На этом лекция о льве заканчивалась, и гувернантка оповещала скучным, деревянным голосом: — Идемте, дети: животных здесь еще много, а времени у нас мало. — Она подталкивает детей, выстраивает их парами и ведет дальше показывать им остальных животных.

Маленький Розенберг с грустью подумал, что при таком беглом осмотре дети никогда не познакомятся со львом как следует, и ему было их очень жалко.

Именно Лаци при помощи своего дяди Абриша дал возможность своим маленьким друзьям регулярно переступать порог земного рая. Каждый раз, когда они запыхавшись подбегали к зоопарку (ходить не задыхаясь и не спеша они, конечно, сюда не могли), Лаци засовывал два пальца в рот и три раза свистел за забором в определенном месте, сзади балагана, где дети за добавочную плату в шестьдесят филлеров могли покататься верхом на пони или в маленьких, расписанных яркими цветами колясочках. Абриш Розенберг слышал свист, сообщнически подмигивал привратнику и пропускал в зоопарк своих маленьких друзей. Сначала он, конечно, старательно проверял, не находится ли где-нибудь поблизости директор парка или Флориан Вантцнер, главный советник по звериным делам.

Последние дни дядя Абриш занимался тем, что катал на пони девочек с бантиками и маленьких барчуков. Они проезжали верхом на пони между рядами родителей, необычайно гордых исключительной смелостью своих детей. Иногда счастливые родители давали Абришу чаевые за то, что их ребенок не свалился с широкой спины коротконогой лошадки.

Нет надобности говорить, что авторитет Розенберга среди жителей городской окраины удивительно возрос, а когда стало известно, что Абриш хоть и очень недолго, но все же работал служителем при львах, то слава о нем загремела далеко вокруг. Правда, дядя Абриш был всего лишь поденщиком, но до известной степени он чувствовал себя муниципальным служащим, чему помогала фуражка с гербом города Будапешта, придававшая ему гордый и важный вид. С детьми же он преображался, становился ласковым и разговорчивым, рассказывая о зверях так ярко и подробно, как будто познакомился с ними не здесь, в зоопарке, а в пустынях Африки или в джунглях Индии. Во время таких рассказов Яни Чуторка не сводил с него своих умных черных глаз и время от времени спрашивал:

— И вы не побоялись войти ко львам?

— А чего же мне было бояться? — снисходительно отвечал дядя Абриш. — За несколько домов от зоопарка, в цирке, укротители львов получают по сорок пенгё каждый вечер за то же самое, что я делаю в зоопарке каждый день и даже по пяти раз в день и получаю за это всего два с половиной пенгё, так как здесь не существует ни прибавки за опасность, ни вообще справедливости. Я вам правду говорю, ребята. Ну, ничего! Когда-нибудь все будет.

— И вам не было страшно? — продолжал все с большим любопытством допрашивать Яни.

— Ну, как же не страшно? — отвечал дядя Абриш. — Я ведь не лишен воображения. Не боятся лишь те, у кого нет воображения. Но боишься ты или нет, а за квартиру платить надо, даже если это только угол. Обедать тоже надо. Такова жизнь, ребята.

Сначала Абриш Розенберг только отвечал на вопросы, потом загорался и начинал говорить, говорить без конца. Дети подчас подозревали, что не все в его словах правда, вернее, что в его рассказах нет ни слова правды, но установить это с точностью они, понятно, не могли, а их любопытство и пылкое воображение побеждали все сомнения.

Перед ними открывался новый, неведомый мир, совершений не похожий на все то, что было им до сих пор известно. Этот новый и чудесный мир был напоен ароматом далеких краев, полон таинственного шума лесов, овеваем соленым ветром неведомых морей. Ребята слушали, затаив дыхание, сказки дяди Абриша, и им казалось, что на зубах у них скрипит песок пустынь. В этом удивительном мире не было мрачных мастерских, там не стирали и не гладили, не питались вечно только фасолью и картофелем, не получали розовых повесток, извещавших о продаже имущества с аукциона, — единственная почта, которую получали их родители, — одним словом, ребята знакомились с большим миром, выходившим далеко за пределы их маленького мирка.