Паноптикум

Мальчики стояли вокруг дяди Абриша и, как губка, жадно впитывали в себя его беспорядочную и сумбурную речь. Воображение рисовало им огромных слонов с необыкновенной величины бивнями. Они то выходили на лесные поляны, то среди вековых деревьев укрывались от выстрелов охотников. В стремительном беге слоны с корнем вырывали гигантские столетние деревья и своими неуклюжими ногами могли, играючи, растоптать льва.

Яни Чуторка был ненасытен, ему всегда всего казалось мало.

— Еще о слонах! — твердо заявил он.

Нежный и мечтательный голосок Розенберга поддержал его:

— Расскажите, пожалуйста, еще о слонах.

Остальные кричали вразнобой:

— Еще! Еще!

Дядя Абриш и без того готов был рассказывать без конца, даже если бы его об этом и не просили.

— А если, дорогие мои ребята, — продолжал он, складывая щепоткой пальцы правой руки, — кто-нибудь из слонов умирает, то у них есть такой обычай, мода что ли такая: станут несколько слонов в ряд, а трое из них приподнимают клыками тело умершего и кладут на спины своим товарищам, потом относят его к месту их вечного упокоения на одну из полян дремучего леса. Там беднейшие из слонов роют могилу — надо знать, что рыть могилы заставляют самых бедных, — кладут в нее покойника и засыпают его землей. Остальные же слоны, несколько сотен, стоят вокруг свежей могилы, подняв вверх хоботы. Не могу вам сказать точно, всех ли слонов так хоронят или только самых именитых, — эти подробности мне, к сожалению, не известны, — но зато я твердо знаю, что на похоронах слоны трубят нечто вроде траурного марша.

И в подтверждение своих слов Абриш Розенберг спел ребятам траурный марш слонов, и они совсем не удивились, что слоны поют по-венгерски и даже с некоторым диалектальным произношением, точь-в-точь таким, как у дяди Абриша:

Полтораста лет ты жил —
С горем, с радостью дружил.
Ждет тебя спокойный сон…
Доброй ночи, милый слон.

Дети подхватили песню, сначала разноголосо, но последняя строчка звучала у них уже дружно:

Доброй ночи, милый слон!

Во время пения дядя Абриш весь дергался, как это делали, по его мнению, поющие слоны. Дети внимательно смотрели на человека с длинными свисающими, усами и грустным взглядом. Какие сказки он нам рассказывает! — думали они и боялись пропустить хоть одно его слово. Особенно внимательно слушали они, когда дядя Абриш рассказывал о львах. Яни первым требовал:

— Теперь о львах!

А маленький Розенберг скромно просил:

— Пожалуйста, расскажите о львах.

— О львах! О львах! — кричали остальные.

Дядя Абриш сначала только дразнил их, избегая настоящего разговора о львах.

— Знаете, ребята, как ловят львов?

— Знаем! — отвечал Яни. — Надо просеять песок пустыни через огромное сито, а то, что останется в сите, это и будет лев. Только это неправда!

Дядя Абриш задумчиво обвел, детей глазами и очень строго сказал:

— Так оно и есть, ребятки.

Тут уж они, действительно, удивились.

3

Абриш Розенберг продолжал:

— Не может быть никакого сомнения в том, что лев — царь зверей. Это так же верно, как то, что вы и я находимся сейчас в зоопарке. Лев очень порядочный, солидный, серьезный зверь — шуток он, к сожалению, совсем не понимает. Он ходит туда-сюда по пустыне. Кончик хвоста у него завязан узлом, чтобы лев ни на один миг не забывал, что он царь зверей. Человек, дети мои, может залезть ему в пасть, заглянуть в горло, чтобы посмотреть, в порядке ли у него миндалины, но это, конечно, в том случае, если у него со львом хорошие отношения. Я знаю это по собственному опыту, ведь у меня было и время, и возможность свести знакомство со львами, но боже вас сохрани дотрагиваться до их хвоста: тут уж никакое знакомство не поможет! Лев очень не любит, когда кто-нибудь трогает его за хвост; он считает, что так можно обращаться только с кошкой. А сравнений с кошкой он совсем не выносит. Надо вам знать, что лев очень редко спешит куда-нибудь, потому что настоящий барин никогда не спешит. Лев гуляет по пустыне в полном одиночестве, широко зевает и валяется на раскаленном песке, таком горячем — как бы это вам получше объяснить, — что яйцо моментально становится в нем крутым. А царь зверей загорает на солнце, сколько ему вздумается, потому что других забот у него нет. Ест лев только тогда, когда очень проголодается; вообще он не жаден, как собака, а за мелкой дичью и вовсе не охотится: не любит убивать животных, которые не вступают с ним в единоборство. Но зато если уж он рассердится, то начинает, ребятки, страшные вещи вытворять.

— Какие? — требовательно понукает рассказчика Яни.