Паноптикум

— Даже подумать о них страшно. Мне известны его привычки, могу даже сказать, что я уважаю их. Кричать на него не полагается, и по возможности надо смотреть ему прямо в глаза, да попристальнее. Если на него кто исподтишка смотрит, лев очень сердится. Но каким бы он там ни был диким зверем, а все же некоторых служителей очень боится, так боится, что дрожит весь. Нечего, конечно, отрицать, что иногда ему очень бы хотелось быть обыкновенным зверем, а не царем. Он удовлетворился бы и гораздо более простыми ролями. Лев с завистью думает о тигре, который бегает как ему заблагорассудится и не заботится о том, чтобы постоянно подавать другим хороший пример. И тогда грустит лев и так вздыхает, ребята, что теплый ветерок пробежит, по всей пустыне и немного остудит раскаленный песок. Да будет вам известно, что и звери не очень довольны своей судьбой: у них тоже много бед… Да и почему именно у них не должно быть бед на этом свете?

Абриш Розенберг сделал паузу и задумчиво посмотрел на клетку со львом, как человек, желающий справедливо разделить накопившуюся у него в душе жалость поровну между всеми живыми тварями.

— Ну, а тигр? — вмешался опять Яни.

— Да, да, расскажите что-нибудь о тигре! — закричали остальные, а маленький Розенберг прошептал умоляюще:

— Еще что-нибудь о льве!.. Пожалуйста, еще!..

Дядя Абриш продолжал:

— Тигр — это, конечно, совсем другой зверь: силы в нем, пожалуй, столько же, сколько и у льва, — но лев гораздо чувствительнее, — а у тигра темперамент совсем другой. Уже много тысячелетий он ежедневно ломает себе голову над тем, как бы ему стать царем зверей. И от этого не знает покоя ни днем, ни ночью. Но свергнуть власть царя дело совсем не простое. Сила тигра такова, что он отваживается нападать на льва и, как это ни печально, часто побеждает его. Обращаться с тигром надо умеючи, потому что он очень капризен и доверять ему никак нельзя. Одного тигра, — дядя Абриш тут же показал, которого из трех, находящихся в одной клетке, — служитель Балаж Купецки ударил однажды железным прутом по носу. С тех пор к этому тигру даже подходить нельзя: он всех боится — совсем так, как я. Но и тигр отнюдь не злой зверь. Под вечер, когда солнце опускается за край пустыни и когда у нас пастухи расстилают свои кожухи у подножия деревьев, тигр тоже ложится на песок, поджимает под себя хвост и от скуки предается мечтам. О чем он мечтает? О чем же другом ему мечтать, как не о том, почему он не родился львом с большой гривой и кисточкой на хвосте, раз уж ему выпало на долю родиться диким зверем. Или почему он не родился орлом: сидел бы тогда на самой высокой скале и сверкал глазами, как это и подобает царю птиц. Надо сказать вам, ребята, что тигр даже плачет, до того ему становится горестно. В такое время он и ягненка не тронет, если, предположим, забредет туда какой-нибудь ягненок.

Абриш Розенберг дополнял свои путаные зоологические познания поэтическим домыслом, страстно желая придумать что-нибудь такое, что могло быть плодом только его воображения. Но ребятам как раз это и надо было, потому они и любили рассказы дяди Абриша. Сколько бы он ни рассказывал, они требовали еще и еще. А его и просить не надо было.

4

Был жаркий летний день. Ребята, покинув клетки диких зверей, шли по дорожке, проходящей между искусственными пещерами лисиц и волков и ведущей в царство пернатых. У их ног сновали павлины; рядом аист стоял действительно на одной ноге. Ребята кидали крошки рыбкам в пруд, заросший лотосами, и прислушивались к шуму поездов, прибывающих на Западный вокзал, до которого было рукой подать.

Яни Чуторка во что бы то ни стало хотел убедить аиста стать на обе ноги. Дядя Абриш прикрикнул на него: