Паноптикум

— Да, плывут, — вежливо согласился гробовщик, — а кроме того, осмелюсь почтительно напомнить, что вот уже лет десять как не было ни одной сколько-нибудь значительной эпидемии — ни тифа, ни холеры, да и чума наблюдалась лишь изредка, — и за все тридцать лет моей профессиональной деятельности я очень редко получал такие крупные заказы.

Улриху Тотенвуншу очень хотелось знать, какой смертью умерли люди, для которых понадобилось немедленно изготовить тридцать гробов, да еще глазированных. Но в ответ на все его вопросы камергер только вздыхал и отделывался ничего не значащими фразами.

— Могу вам сказать лишь одно, — произнес он наконец, — что только по милости божией я заказываю вам эти гробы, вместо того чтобы самому находиться в одном из них.

— Эпидемия? — настаивал гробовщик.

Но камергер его величества поднес указательный палец к губам и прошипел:

— Т-с-с!

Улрих Тотенвунш низко поклонился, взмахнул цилиндром и, пятясь к дверям, промолвил:

— Какова бы ни была причина, я благодарю вас за то, что смогу повесить эти тридцать гробов на мою бедную рождественскую елку, которая в этом году осталась бы совсем не украшенной. Вера горами двигает! — закончил он, уже выйдя из комнаты, надел цилиндр и поспешил вниз по мраморной лестнице.

Любопытство, мучившее гробовщика, было вполне естественным. Он стал расспрашивать во дворце (где у него было много знакомых среди мастеровых, поваров и лакеев) о тайне тридцати гробов. Но сколько он ни выпытывал, люди прикладывали указательный палец к губам и произносили: «Т-с-с!»

Лишь от одного из слуг добился он более подробного объяснения. Это был некий Зюнецке, который уже давно работал во дворце и поднимался все выше по должностной лестнице: сначала он был поваренком потом купал королевских собак, заведовал кухонными помоями, подметал лестницы, поливал цветы в горшках, и, наконец, его придворная карьера увенчалась чином подавальщика. Кроме того, он был родственником Улриха Тотенвунша — правда дальним: седьмая вода на киселе — старшим сыном троюродной сестры гробовщика. Этот самый Зюнецке рассказал Тотенвуншу, что справедливый король Гудерих, будучи страстным грибником (это увлечение переходило у него в манию), отправился в королевские леса и там собственноручно набрал грибов для рождественского ужина. (Король время от времени угощал своих гостей так называемыми грибными ужинами, на которых присутствовала вся дворцовая знать.) Все кушанья, начиная от супа и кончая тортом, были приготовлены из одних грибов. Никто не смел от них отказываться, конечно, из уважения к королю.

— Значит, они отравились грибами! — воскликнул гробовщик.

— Т-с-с! — прошептал Зюнецке. — Пора бы вам уже отвыкнуть, дорогой дядюшка, называть вещи своими именами.

— Ты прав, — ответил Тотенвунш, — это большой недостаток. Но что я могу поделать, если в жизни случаются такие вещи, которые возбуждают человеческое любопытство. Поэтому я и прошу тебя, дорогой племянник, не обижайся на мой возглас: в него я вложил всю свою верноподданническую радость по поводу счастливого спасения нашего короля — радость, которую я не могу не испытывать и как человек вообще и как слуга короля в частности. Только провидение могло спасти нашего любимого монарха от этих ядовитых и коварных грибов!

— Т-с-с! — прошипел опять Зюнецке. — Мы вторгаемся в очень опасную область. Для выражения подобных мыслей нужны более плотные стены и совсем слабенький голосок.

— Вот мое волосатое ухо, шепни в него, — еще больше загорелся любопытством гробовщик и, сняв цилиндр, приблизил свое, действительно волосатое ухо к толстым губам Зюнецке.

— Это было ужасное дело, — зашептал ему на ухо племянник, — страшное и таинственное, как все вообще в королевском дворце.

— Представляю, что за удар это был для доброго сердца нашего короля!

— Да! — согласился Зюнецке. — Я видел, что он сегодня вместо обычных шести яиц всмятку съел только одно, да и то неохотно. И выглядел он неважно: бледный, глаза красные от бессонницы, под ними темные круги, а его руки, руки короля, дрожали.

— Эти благословенные руки! — сказал гробовщик, пристально глядя на королевского подавальщика, как бы желая проверить впечатление, произведенное словом «благословенные», но, поскольку Зюнецке не реагировал на него, Улрих Тотенвунш продолжал: — Одного я все-таки никак не пойму…

— Спрашивайте, может быть, я и смогу дать вам ответ, — заметил Зюнецке с превосходством сведущего человека.

— Значит, король сам не ел грибов?

— Вы угадали, дядя, — ответил королевский подавальщик.

— А почему?

— Его величеству, как всегда, ужин подавался отдельно.

— Понимаю, — глубокомысленно сказал Улрих Тотенвунш и выбил всеми пятью пальцами на лежащем рядом цилиндре ту самую дробь, которую научился выбивать еще совсем молодым солдатом на королевском барабане.