Паноптикум

На диване лежали мои земные останки, на буфете сидела моя душа. Она сидела, легко и свободно размышляя, да и что другое ей оставалось делать?

Душа моя задумалась над судьбой моей земной оболочки, неподвижно лежавшей на диване: из «кто» она уже стала «что». Годы смели все волосы с черепа, так что летнему ветерку совсем нечем было поживиться. Вообще, надо сказать, время обошлось с моей земной оболочкой очень немилостиво: она теперь не походила ни на выбывшую из строи машину, ни на какой-либо другой механизм, а скорее всего на старую тачку. Моя молодая и деликатная душа не могла, конечно, продолжать пользоваться подобным средством передвижения, это совершенно очевидно. Мое тело лежало на диване в какой-то немного испуганной и немного обиженной позе. Хотя оно было на редкость безобразным и сухим, я привык к нему, что совсем не удивительно. Теперь, когда мы, возможно в последний раз, остались наедине, я почувствовал желание проститься с ним. Душа моя сказала:

— Спасибо тебе, старина, что ты столько лет носило меня в себе. Я знаю, тебе было тяжело пронести от обывательской колыбели до мещанского дивана такую беспокойную, мятущуюся душу. И все-таки, как это прекрасно, что мы все время были вместе, поддерживали и ободряли друг друга, скрашивая любезным обманом усталость распутной жизни. Мы оба покрыты и шрамами жизненной битвы, и зарубцевавшимися, и еще открытыми ранами. Без единого упрека мы честно делили между собой, в узких рамках наших возможностей, общие невзгоды. И мы оба надломились. У нас были мгновения не радости, а взаимопонимания и доверия; наши часы были полны не удовлетворения, а скорее беззаботности. Вечная ревность опустошала и тебя и меня, и если я страдала, будь то пустая досада или мировая скорбь, то и у тебя громче билось сердце. Рабство вечной обоюдной ненависти сделало нас мятежниками и любовниками, но за все семьдесят пять лет ни разу не выдалось такого мгновения, когда мы осмелились бы легализовать нашу незаконную любовь. Мы часто грешили друг против друга, но, хотя и скрывали свои грехи, все же я взвешивала твои, а ты мои. Мы надломились одновременно: ты увядало, лысело, покрывалось морщинами, я съеживалась, бунтовала, трепетала, взывала к небу, пресмыкалась и… все шло своим чередом. Мы обманывали друг друга, лгали, во мне, как на какой-то гигантской свалке, скапливались тайны, и у меня никогда не хватало мужества уничтожить всю эту дрянь. Наша связь крепла с каждым днем — ты дряхлело, а я оставалась молодой. Я носила в себе твои ошибки, а ты бичевало мои; мне наносили оскорбления, и ты принимало их. Так мы прожили вместе — растворяясь друг в друге и друг друга ненавидя, — семьдесят пять лет. За все это я теперь признательна тебе. Я благодарна твоим ногам, которые носили меня на прогулку в летние вечера, мчали к любимой женщине, были достаточно сильны, чтобы дать пинка не только врагам, а всему миру. Я благодарна твоим глазам, которые позволяли мне видеть листья деревьев, окраску цветов, лица женщин и рваную обувь бедняков. Я благодарна твоим рукам, касавшимся женских волос, державшим перо писателя и хлеб. Особую благодарность приношу я твоему мозгу, этому тонкому и сложному организму, самому верному нашему защитнику, искавшему и находившему, смотревшему и видевшему с помощью своих друзей — глаз. Спасибо тебе, мой бедный частный детектив — мозг, находивший возможность защитить преступников, которых в нашем обществе считают невинными, и разоблачить невинных, которых в наш век обвиняют в тысячах преступлений. Я благодарна ему за то, что он преданно и неустанно сопровождал нас обоих по мучительному и тяжелому жизненному пути, помогал мне изливать свои чувства на бумаге, предупреждая, когда нельзя писать. Но больше всего я благодарна ему за справедливую оценку всего того, о чем я не имела ни малейшего представления. А еще я благодарна сердцу, печени, почкам, селезенке, желчному пузырю и всем остальным органам, к которым я питаю одинаковую признательность, так как они, насколько это от них зависело, верно служили нам. Я хочу отдельно поблагодарить желудок, любивший сардины в масле и копченую селедку; спасибо и горлу, по которому, так весело журча, лились вино, палинка, кофе, чай и вода — только не молоко. Я благодарна выпавшим зубам, так сильно когда-то болевшим, и отсутствующим волосам, которые когда-то с одинаковым старанием трепал свежий ветерок и тонкие женские пальчики. А если части тела иногда и болели, если зубы, почки, легкие и все остальное временами подло мучили меня, я все же не жалею средств, на них затраченных. Мне не жаль денег, отданных зубному врачу, парикмахеру, мозолисту или хирургу, уплаченных за бритье, помаду, зубную пасту, одеколон, мыло, слабительное или аспирин. Прощай, мое доброе тело! Еще раз спасибо тебе за все, будь ты трижды благословенно той, кто больше всех имеет на это право.

— Вы закончили эту чувствительную прощальную речь? — спросил вдруг кто-то басом.