Пансионат

Он сглотнул и, потеряв кураж, по-новой малиново покраснел. Писатель смотрел на него с бесконечным непониманием и тоской. Ну откуда он такой взялся? Ну неужели непонятно, что с литературой, в ее традиционном, бумажном смысле — хотя дело, конечно, не в бумаге, скорее, в табели о рангах, в каких-то критериях, точках отсчета, ориентирах — что с этой литературой уже всё? Умер Энрике, у Роя полгода назад был инсульт, да и все они давно переступили черту старости, и когда, а это вопрос максимум десятилетия, умрет он сам, умрут Франсуаза, Али и все остальные… то им на смену никто уже не придет. Всё кончится. В конце концов, давно пора. Они, последние, динозавры, монстры, национальные достояния с миллиардными тиражами по государственным и международным культурным программам, давно никому не интересны. Хотя нет, они сами еще туда сюда, каждому любопытно взглянуть на живого пока динозавра, но их книги — уж точно.

— В сети, там же пасутся сплошные тролли, — добавил мальчик. — Выложишь текст на Самопосте, и тут же набегает куча народу, начинают нести полную пургу. Если вдруг кто и посоветует чего-то по делу, то как отличишь?… А назавтра уже никто и не комментит вообще, проехали — а ты этот текст, может, неделю писал!

Он сглотнул и выдал напоследок самое сокровенное:

— Если вам понравится, покажите вашему издателю, хорошо?

Писатель кивнул. Профессорская дама с брошкой делала страшные глаза, где-то на банкете грелось шампанское, а перед кафедрой краснел студентик, опоздавший на пару десятков лет, но подкупавший дерзостью и нестандартным движением стратегической мысли. А мало ли. Вдруг — именно вот так? Просто потому, что никому больше и в голову не пришло?

— Хорошо, — кивнул он. — Я прочитаю.

Спрятал ридер в барсетку; рукопись не помещалась, и он понес ее в руке, перегнув пополам. Студентик исчез, а сексапильная дама застучала вслед писателю каблучками, догнала, запыхавшись, тронула за локоть:

— Ручку возьмите. Это вам на память о нашей встрече!

Он кивнул.

Поднимаясь с ней вдвоем на зеркальном лифте и не зная, куда деваться от ее страстных глаз в окантовке изумрудно-зеленой туши, развернул пачку слипшихся, наверное, еще у мальчика в ладони листков. Вот прямо сейчас возьму и открою молодого гения.

И литература продолжится, выйдет на новый уровень и круг.

…Писатель успел прочесть пару абзацев и поморщиться раз — дцать. Чудовищный синтаксис, орфографические ошибки в каждом третьем слове и бесконечное, безразмерное самолюбование за всякой гранью пристойного. Графомань, ну конечно же, беспросветная графомань.

На глазах удивленной дамы засунул листки за рамку зеркала и вышел в сверкающий банкетный зал.

(настоящее)

— Вот, — говорит завхоз в зеленом комбинезоне. — Сами видите, нечего тут смотреть.

Она лежит в узком ящике, полном кусочков льда, словно дорогая деталь сложного механизма в стекловате или алюминиевой стружке. Женщина с длинными белесыми волосами, подернутыми инеем. По ее лицу уже нельзя сказать, была ли она красивой или даже молодой. Блестящая сережка торчит, как гвоздь, в бывшем крыле бесформенного носа. Писатель смотрит, не отводит глаза.

— Как она здесь оказалась? — наконец спрашивает он.

— Мужики нашли на берегу. Из тридцать второго стандарта. Хорошие мужики, помогли наверх затащить.

— Это я слышал… что нашли. Как она могла оказаться там, в море?

— Так море же. Увидите, еще не то прибьет.

Завхоз накрывает женщину громадным куском полиэтилена, гремящим, как листовое железо. И жестом указывает писателю на выход, узкую лесенку, ведущую вверх, к прямоугольному люку с косо сдвинутой крышкой. Писатель кивает и поднимается первым. Наверху по контрасту удивительно тепло, как если б нырнуть с мороза в подогретый бассейн. Пересекает прихожую времянки, забитую ветхим инвентарем и затхлым воздухом, и выходит наружу. Вдыхает полной грудью.

Завхоз появляется следом.

— Сыграем еще? — кивает на шахматную доску посреди дощатой лавки. Писатель не отвечает, и завхоз поспешно истолковывает его молчание как несогласие. — Ну ладно, тогда в следующий раз.

Писатель садится на лавку и двигает королевскую пешку. Завхоз, просияв, устраивается напротив. Славный, общительный старик. И он был тут с самого начала.

— Как это здесь было? — осторожно спрашивает писатель. — Когда началось?

— А никак, — отзывается завхоз, глядя на доску. — Я и не знал ничего. Всех наших неделю как распустили, пересменка сезонная, один остался тут на хозяйстве… Телевизор и радио отрубились, оно у нас бывает, кабеля давно ни к черту. Начал догадываться, когда этих привезли.

— Кого?

Старик неопределенно косится через плечо:

— Ну, этих. Которые теперь вместо людей.

— Персонал? — догадывается писатель.

Завхоз брезгливо кривится и не отвечает. Смотрит на шахматную доску. Его ходы точны и непредсказуемы, писатель все время ему проигрывает.