Пансионат

При первом же удобном случае выйти как бы в туалет, решил заранее Спасский, потом ненавязчиво вернуться в свое купе, залезть на верхнюю полку и спать. Но план с треском провалился, потому что пьянка образовалась не где-то там, а именно у них: Танька и Кристиночка двойным магнитом притягивали весь мужской состав труппы. И напрасно прима Льгова, зазывая к себе, попыталась вякнуть что-то о командировочном на верхней полке. Прима Льгова была гораздо старше и куда слабее действовала в качестве магнита.

Труппа набилась в купе, игнорируя все законы физики и эвклидову геометрию; впрочем, у цехов и администрации собралась своя тусня в другом конце вагона. Столик загромоздили разнообразные емкости и множество закуси, обильной и домашней: на гастроли большинство актеров паковались основательно и с любовью, и ехать туда всегда было не в пример веселее, чем обратно. Спасский поучаствовал сырной нарезкой в вакууме и банкой паштета, прикупленными в последний момент на вокзале. Пластиковые стаканчики нашлись у запасливой Кристиночки, и понеслось.

В чем главный бессмысленный парадокс нашей собачьей работы, — думал Спасский, сдвигая с другими свой стаканчик, щедро наполненный пока что портвейном, градус надо повышать, — так это в том, что мы самые мерзопакостные ее моменты самоотверженно маскируем под праздник. Гастроли в занюханном уездном городе, кому мы там нужны?… да кому мы вообще нужны где бы то ни было? — но вот оно, как всегда, лихорадочное возбуждение, азарт, нездоровое веселье словно в преддверии глобальных перемен и свершений. При том, что даже его юные соседки по купе, только-только из института, уже прекрасно знают, что ничего подобного нет и никогда не будет. Времена театра как искусства давно прошли, осталась лишь роль декоративной составляющей заштатных корпоративов и клубов. Однако все искусно имитируют вдохновение и надежду — равно как и дружеское братство в безнадежном гадюшнике или всеобщее сексуальное желание при реальном равнодушии и бессилии. Он покрепче прижал пискнувшую Таньку: хорошая же девочка, отличница, мамина дочка. Спать, боже мой, хоть бы поскорее улечься спать…

На верхней полке в который раз мучительно заворочался командировочный. Спасскому было искренне его жаль. Поддержать бы в нужный момент приму Льгову… хотя что это могло дать, в конце концов?

Поверх портвейна удачно лег неплохой коньяк, хорошо пошла чья-то копченая курица, а потом Спасскому захотелось на воздух. То есть, хотелось-то ему уже достаточно давно, однако выбираться из-под цепкой Таньки и крупного Татищенко было отдельным аттракционом, и до поры до времени он предпочитал потерпеть. Но физиология протестовала все громче, и после очередного тоста с восторженными воплями и профессиональной имитацией звона бокалов Спасский слегка развел локти и рывком подался вверх, словно высвобождаясь из болота. Оно отпустило нехотя, с сопротивлением, звонким Танькиным чмоком в щеку и наказом возвращаться как можно скорее. Спасский обещал.

Но после туалета он повернулся спиной к дверям в вагон и вышел в тамбур. Окно здесь было полуоткрыто, и холодный ветер ударил в лицо, отбросил назад влажные волосы. В темноте проносились мимо стволы деревьев, низкие постройки, редкие огни. Плоский, необязательный, стертый летучий ландшафт, какой нивелирует любую дорогу, превращая ее в шаблон, заготовку дороги как таковой. Захотелось курить; даже не по физическим ощущениям, а чисто эстетически не хватало сейчас красноватого огонька у окна и дыма, уносящегося в щель. Но курить он бросил два года назад, когда после жуткого бронхита зимой была вероятность, что голос не вернется вообще. Еще и без голоса — это было бы слишком. И бросил же, нашел в себе ресурсы и силы!.. но то была частность, неспособная что-либо по-настоящему изменить.

Он простоял у окна, похоже, около часа, если не больше. И лишь когда пальцы на стекле закоченели от холода, а в горле начало першить, сдвинул себя с места и вернулся в теплый вагон.

Купе было темное и пустое. Входя, Спасский наступил на что-то, вероятно, стаканчик, с хрустом лопнувший под ногой, остановился и попытался осмотреться в темноте. Столик был завален неизвестно чем, к нему лучше не приближаться вообще. Нижние полки так и остались незастеленные: ни Таньки, ни Кристиночки… впрочем, веселье и не могло рассосаться так быстро, наверняка просто переместились в другое купе. Возможно, на них в конце концов, собравшись с силами, гаркнул командировочный.

Спасский раскатал на своей полке матрас, отыскал и вскрыл наощупь пакет с бельем, постелился отработанными движениями и полез наверх. Раньше он проделывал этот фокус мгновенно, подтягиваясь на руках, а теперь уже приходилось пользоваться лесенкой: он себе не нравился. Давно пора было начать отжиматься по утрам, но все никак не подворачивалось достаточного стимула…

Наконец, он вытянулся на полке, накрылся до подбородка простыней, улавливая всем телом мерное, колыбельное покачивание. Спасскому всегда хорошо спалось в поездах.