Пансионат

На самом деле она, разумеется, уже успела сходить туда на следующий день после взрыва и даже дала несколько интервью телекамерам, слетевшимся на развалины (немного сильно сказано, однако пролом в стене образовался внушительный). Сама Анюта в огромных очках поверх свежего пластыря возле глаза смотрелась потрясающе стильно, и сюжет с ней транслировался по всем городским мониторам. Даже Макс позвонил, в кои-то веки, узнать, как она: сам он сюжета не видел, ему рассказала эта силиконовая, и можно себе представить, в каких выражениях. Ничего, он был прилично озадачен, мерзавец, узнав про круиз. По его расчетам, мать должна влачить нищенское существование, откладывая понемножку себе на похороны. Обойдется. Похоронит, как миленький, на свои.

Понтон речного вокзала слегка покачивало, и казалось, будто они уже плывут, причем по вполне себе океанским волнам. Хоть бы Зисси не стало плохо, бедняжке. Анюта подарила ее Нине лет десять (двенадцать?) назад и все это время не переставала считать своей. Нина совершенно не умела ухаживать за кем-то, и естественно, ведь у нее никогда не было семьи. Ну куда сейчас еще и качать? Чтобы бедная собачка вырвала и испачкала себе всю подстилку?

— Дай сюда, — сказала Анюта, надвигаясь всем корпусом на подругу, Нина даже посторонилась. — Зисси дай.

— Возьми, — Нина кротко протянула ей воющую коробку и вдруг насторожилась, повернула седую пушистую голову. — Слышишь? Кажется, это наш. Регистрация. Билеты же у тебя?

Разумеется, билеты были у нее, у Анюты. Разумеется, она и только она знала, за какой именно стойкой проходит регистрация, куда и двинулась уверенно, пока Нинка растерянно крутила седой головой, как бы уговорить ее покрасить волосы, ведь выглядела бы на двадцать лет моложе, с ее-то фигуркой! Зисси в коробке перестала выть, разразившись исступленным лаем, и пассажиры у стойки расступились перед ними, будто перед царственными особами. Нина, впрочем, все равно умудрилась замешкаться, угодив колесиком кофра в какую-то щель. Хорошо, что ее документы были тоже у Анюты, и не пришлось даже как следует повышать голос, чтобы ее пропустили.

Вот тут Анюта и поймала, наконец, то ни с чем не сравнимое чувство, какое приходило только в путешествиях, последнее время, увы, совсем нечастых — ибо возраст, нищенская родственная пенсия, одиночество. Но пускай изредка, пускай даже последний раз в жизни — это чувство того стоило. Когда мир, собравшись с силами, начинал-таки крутиться в нужном направлении и по правильной орбите, а именно вокруг нее, отважной путешествующей женщины, хозяйки своей судьбы и повелительницы всего вокруг. Это чувство не желало приходить (Анюта пробовала, и не понравилось), если едешь куда-нибудь в одиночку, ему необходимы были зрители, вернее, актеры второго плана, свита. Когда-то эту роль с успехом исполнял муж, тащивший вслед за ней все вещи, кроме разве что дамской сумочки, до и после — прочие более-менее случайные мужчины. Какое-то время вполне годился Макс. А теперь приходилось довольствоваться Ниной, ну так что же. Лучше, чем никого, лучше, чем никогда больше, а ведь все к тому шло. Но не дождетесь.

Они прошли на таможенный контроль, где их вещи — маленький Нинин кофр серо-голубого цвета и огромный ярко-бордовый Анютин — погрузили на тележку и отправили на борт. Попытались придраться к притихшей Зисси, у которой не хватало какой-то справки, но в результате извинились, пропустили и остались живы. Дальше извивался коридор, узкий и длинный, вверху скругленный сводом, как труба. Нина попыталась что-то спросить, но ее голос так гулко отразило эхо, что она прикусила язык, передумала.

А потом внезапно резануло по глазам расплавленным серебром, брызгами хрустальных осколков, сверканием контрабандных драгоценностей, извлеченных из-под двойного чемоданного дна. Анюта зажмурилась, и коротко гавкнула запертая в темноте Зисси, и Нина, восхищенно выдохнув, прошептала:

— Какая красота…

Анюта проморгалась, и серебряные блики превратились в серо-зеленоватую поверхность мутной воды с радужной пленкой, на которой чего только не плавало: пластиковые бутылки и обертка от чипсов были еще самой невинной составляющей этого супа. В нескольких метрах от понтона поднимался стеной борт круизного лайнера, грязноватый, обшарпанный, и вообще, Анюта сказала бы — за такие деньги! Впрочем, решила она, возможность еще представится, и не раз, а пока…

У трапа уже образовалась небольшая толчея, и она двинулась туда, как ледокол, держа коробку перед собой наподобие тарана. К локтю прикоснулась Нина, вот наверняка сейчас будет уговаривать подождать и всех пропустить, на нее похоже; Анюта не собиралась слушать. Мир крутился вокруг нее, набирая ускорение, и такая орбита была единственным, что оправдывало его существование, этого, прямо скажем, в остальном не самого лучшего из миров.

— Анюта, — все-таки прорезалась за плечом Нина, — а может быть…