Пансионат

Коридор она пробегает за полминуты, не обращая внимания на приглушенный разговор за дверью тридцать второго и непристойные стоны в тридцать девятом. Вызывает лифт, но мертвая лампочка не реагирует, и Анюта сбегает по лестнице, оглашая пансионат звучным, никого не заинтересовавшим топотом. В вестибюле пусто, это ее удивляет: разве они не обязаны дежурить круглосуточно? Хотя какие «они», здесь работает на вахте одна-единственная женщина, и должна же она когда-нибудь спать…

Дверь наружу заперта на огромный засов — но не на ключ. Анюта поворачивает его с невыносимым для уха скрежетом, распахивает дверь и вырывается в ночь.

Страшно ей становится уже позже, в парке, в кромешной темноте. Сначала, пока из редких непогасших окон пансионата падает квадратный шахматный свет, просто неловко шуметь и кричать, обнаруживая свое присутствие. Сумасшедшая бабка полезла среди ночи искать свою собачку; наверняка они все уже знают про Зисси. И способны увидеть в ее пропаже максимум анекдот. Им все равно, и никто не поможет — если даже Нина…

Она проходит несколько метров, ступая на ощупь, даже и не пытаясь смотреть под ноги, затем оборачивается через плечо и видит, что пансионата больше нет. Его нет нигде вообще, и это неоспоримая реальность, поверить в которую куда легче, нежели в пропажу и гибель всего остального абстрактного мира. Больше нет ничего. Только холодная влажная мгла и чуть слышное, но жуткое дыхание чудовища где-то впереди и внизу. Это море, твердит про себя Анюта. Это просто волны накатываются на гальку, и, возможно, шелестят в такт листья на берегу… А я должна отыскать Зисси.

— Зисси! — кричит она, вернее, пытается крикнуть, и этот абсолютно чужой, внешний сдавленный звук — самое страшное из всего, что она видит и слышит здесь.

Тишина все так же дышит спокойной мерной утробой.

Крикнуть еще раз Анюта не решается.

Надо возвращаться, как-то слишком быстро, малодушно и трусливо понимает она. Нина была права. Юрий Владиславович с Александром Павловичем были правы. Все вокруг правее, рассудительнее, умнее ее, Анюты, и так теперь будет всегда. Мира, который по умолчанию вращался вокруг нее одной, больше нет и никогда не будет. Есть только враждебная тьма, где уже сгинула навсегда — зачем себя обманывать? — маленькая глупая Зисси, где легче легкого сгинуть, потому что правила выживания и смерти устанавливает теперь кто-то другой. К примеру, косоглазый коротышка-японец, так удачно ответивший за безопасность на своем синтез-прогрессоре. Или этот вальяжный старик, писатель — да прочитал ли хоть кто-нибудь хотя бы строчку из того, что он написал?! В том, прежнем мире, Анюта смела бы их обоих с дороги, даже и не заметив препятствия. Но теперь — она не может больше ничего. Она такая же старая, глупая и бессильная, как пропавшая Зисси. сталось только исчезнуть, раствориться, как и она, в этой жуткой дышащей темноте.

И внезапно Анюта осознает, что понятия не имеет, куда идти.

Под ногами, если хорошо присмотреться, угадываются парковые дорожки, их почему-то слишком много, они расходятся лучами в разные стороны, она и не припомнит, видела ли при свете такое место в парке. Со всех сторон наступают разлапистые и колючие ветви: стоит Анюте двинуться с места, как ближайшая тут же вцепляется в ее кардиган, вытягивает петлю. Деревья нависают сплошным куполом, не давая шансов луне, если она и есть на небе, хоть немного подсветить местность. В случайном, как прореха в одежде, просвете мерцает одинокая тусклая звезда.

Идти некуда. Но стоять на месте немыслимо тем более.

Анюта несется напролом, сама не зная куда, ломая ветки и ничего уже не слыша, кроме их треска и собственного астматического дыхания. А шаги за спиной ей, конечно, чудятся. Кому бы на ее месте не почудились шаги за спиной?!

Она все ускоряет ход, она уже почти бежит и совсем не может дышать. Ветки хлещут по лицу, кардиган, наверное, изодрался в клочья, но уже неважно, неважно… Значение потеряло все, даже Зисси. А Нина всегда была умнее, потому она и спит сейчас на правом боку, уютно поджав ноги, точь-в-точь как проспала всю свою жизнь, где никогда не было места никаким ночным вылазкам черт знает куда и зачем…

Анюта прорывается сквозь последние ветки, и впереди расстилается однородная, совершенная тьма, это настолько убийственное зрелище, что она останавливается с разбегу, едва удержавшись на ногах под действием инерции от все еще несущегося вперед тела. Дышит шумно, как паровая машина. И вдруг понимает, что это, громадное и черное, впереди — море. А она стоит на самом краю обрыва, еще шаг, и…

А кто-то подходит к ней со спины, в самом деле подходит, не до такой степени она спятила, в конце концов. Анюта резко разворачивается и делает тот самый оставшийся в запасе шаг, будто надеется смести этого кого-то с лица земли, будто мир до сих пор у нее в подчинении и готов закрутиться в нужную ей сторону.

Человек сзади отшатывается и говорит:

— Ой.

Субтильная фигурка темным силуэтом на темном. И неизвестно откуда, каким отраженным светом — два круглых блика там, где у него должно быть лицо. Очки.