Пансионат

Красномордый мужик, чем-то похожий на Максика, нашего мерзавца, загородил дорогу объемистым брюхом, и Анюта пошла на него спокойно и неотвратимо, как атмосферный циклон идет на городскую башню. По всем природным законам, он должен был просто исчезнуть с дороги, пропустить мимо или сквозь себя — его проблемы. Она даже позволила себе отвернуться, посмотреть вдаль, туда, где река позади громадины лайнера все-таки была похожа на прекрасную блистающую дорогу.

Это произошло одновременно: мужик взвыл благим матом, а она споткнулась на чем-то непредвиденном и мягком, и потеряла равновесие, и едва не полетела ничком, если б не удержала за локоть Нина. А самое страшное, чуть было не… — на самом краю причала!!! — чуть было не выронила Зисси!

— Куда прешь,… бабка,………?! — орал мужик, подпрыгивая на одной ноге. Козел.

— Извините, — еле слышно сказала козлу неисправимая Нина.

(настоящее)

— Вот увидишь, — говорит Нина, доливая воды в электрочайник. — Найдется. Завтра.

Она двигается по номеру, достает набор своих микроскопических (невозможно напиться из таких наперстков) пластиковых чашек, жестяную коробочку с чаем, и совершенно непостижимо, как она может все это делать — сейчас. Чайник отключается со звуком выстрела из киллерского пистолета с глушителем, но Анюта даже и не вздрагивает, потому что нет никаких сил. А Нина подходит к тумбочке и невозмутимо разливает чай. Не расплескав ни капли.

Потому что она никогда ее не любила, вдруг понимает Анюта. Мою Зисси. Покупала ей корм, выводила на прогулку и меняла подстилку — но не любила, никогда. Нина вообще никого никогда не любила. Старалась почти никого к себе не подпускать, в чем особенно преуспела в жизни. И наверное, не на шутку обрадовалась, когда их осталось совсем немного, претендентов на ее личный мир. А на Зисси ей наплевать. Если б еще и я сгинула куда-нибудь для полного счастья.

— Вот, успокойся, согрейся.

— Я никогда не мерзну, — огрызается Анюта. Хочет добавить что-то обидное про кожу и кости, но все же молчит. И берет чашку; собственно, какая теперь разница?

Нина пьет меленькими глотками, наслаждаясь, не в состоянии хотя бы это скрыть. Анюта отворачивается к окну, за которым непроглядная безнадежная темень. И слышит тихий, вечно будто виноватый Нинин голос:

— Если до утра она не вернется сама, давай подойдем к писателю? Он может организовать людей на поиски… да, Анюта?

— Делать ему больше нечего.

— А я все-таки думаю… Кажется, он хороший человек. И его все слушают.

Анюта залпом допивает уже почти не горячий чай, эти недочашки совсем не держат температуру. Ставит пластмассовую скорлупку на подоконник.

— Ты бы еще к этому японцу обратилась… который взорвал синтез-прогрессор.

— Анюта!

В голоске Нины наконец-то прорезается возмущение, и Анюта удовлетворено оборачивается, готовая продолжить беседу:

— Что Анюта?

— Почему ты всегда и во всем ищешь виноватых?

Нина смотрит прямо, не мигая, в ее глазах отражаются две маленькие люстры. Так смотрят люди, точно знающие, что они правы. Которые правы всегда.

И Анюте, конечно, нечего возразить.

— Давай ляжем спать, — Нина говорит мягко и тихо, но в воздухе еще вибрируют стальные нотки ее вечной правоты. — А рано утром, еще до завтрака… если Зисси к тому времени сама не вернется…

А вот теперь она не права, ни на полстолько. Она сама не верит в то, что говорит.

…Уже не вечер — ночь. Нина выходит из ванной в длинной ночной рубашке с девичьими голубыми оборочками. Пробираясь к своей кровати, задевает коробку, в которой спала Зисси. И ничего, поправляет, ставит на место. Откидывает край покрывала:

— Ты ложишься, Анюта?

Не дожидается ответа, но говорит после паузы, как если бы он прозвучал:

— Погасишь свет, хорошо?

Укладывается на бок и уютно сворачивается клубком.

Анюта по-прежнему глядит в окно. Южный номер, как она и хотела, не было случая, чтобы ей не удалось добиться своего — но сейчас там, за окном, нет ни моря, ни парка, нет ничего, кроме ошеломляющей темноты. В которой сгинула, затерялась маленькая домашняя Зисси. С ума сойти, насколько ей сейчас страшно там — одной.

Нина уже спит, тихонько посвистывая во сне. Ей наплевать.

Но наплевать не всем.

Поспешно, как эвакуируются или уходят от погони, Анюта натягивает поверх пеньюара шерстяной кардиган, еще чуть влажный после того, как битый час пролежал на аллее, застегивается на все огромные костяные пуговицы, сует ноги в сапоги. Выходя из комнаты, она тоже зацепляет коробку Зисси, и та с грохотом падает на пол над ухом у Нины. Подруга коротко всхрапывает и поворачивается на другой бок. Анюта громким демонстративным щелчком вырубает свет.