Пансионат

Она порывается куда-то бежать, и Спасский машинально придерживает ее за локоть. Вдруг замечает, что старуха в одном пеньюаре, или как это у них называется — тонкое, скользящее под пальцами. Она что, так и вышла гулять с собакой? Нина Васильевна одета вполне по сезону, воротник толстого свитера выглядывает из-под куртки спортивного костюма. Спасский привычным джентльменским жестом снимает пиджак и набрасывает Анне Георгиевне на плечи. Она оборачивается, смотрит с такой восторженной благодарностью, поблескивая белками крупных выпуклых глаз, что ему становится неловко. Старуха придерживает лацкан толстыми пальцами с вампирскими темно-кровавыми ногтями — и вдруг, выпустив его, всплескивает в ладони:

— Мой кардиган!

— Ты, наверное, уронила его на аллее, Анюта, — почти неслышно предполагает Нина Васильевна. На ее щеках уже четко начерчены две блестящие дорожки.

— Идемте, — советует Ермолин. — По дороге найдем этот… вашу одежду. А собака, возможно, уже вернулась и ждет под дверью. Или же мы с утра организуем системные поиски.

Он звучит очень убедительно. Спасский, наверное, так бы не смог.

— Да, конечно, — кивает Нина Васильевна.

Ермолин разворачивается и направляется вверх по аллее, Нина Васильевна идет за ним, беспомощно вертя туда-сюда пушистой седой головой на тоненькой шее, торчащей из ворота свитера, в темноте она реально, кроме фразеологии, похожа на одуванчик. Анна Георгиевна не трогается с места, пока Спасский не берет ее под руку, а тогда повисает на нем чуть ли не всем своим весом. И все-таки в этой старухе есть что-то неимоверно трогательное, мимолетное, будто воспоминание юности. Как бы, в самом деле, найти эту ее собачку?

Пансионат вырастает из-за деревьев черной громадой, на которой вразброс, будто клетки в лото, светятся яркие окна. Почему-то он кажется Спасскому опереточно-зловещим. Словно готический замок или тюрьма.

Никуда мы отсюда не денемся, с яркой безнадежной отчетливостью понимает он. А нынешний промежуточный период подвешенной неизвестности, зыбкости, нереальной свободы вот-вот останется в прошлом. Начнется, то есть уже начинается, вернее, даже не так: сегодня начался принципиально новый этап нашей жизни здесь. Пошел процесс структурирования, кристаллизации, установления сводов законов и правил, табелей о рангах и социальных ролей. И свою главную или хотя бы приближенную к таковой актер Юрий Спасский, как всегда, бездарно упустил.

Анна Георгиевна то шагает широко, то семенит, никак не попадая в такт его шагов, но не отцепляется, виснет на уже почти онемевшей руке. Вот она, твоя роль: герой-любовник комической старухи. На большее не стоило и рассчитывать.

— Смотрите под ноги, — советует Ермолин. — Сейчас будут ступеньки, а они все в аварийном состоянии.

А он резонер, которого никто не слушает по причине запредельно банальной плоскости всех его сентенций. Хотя, возможно, и зря. Ермолин же наверняка неплохой хозяйственник, точно так же, как и он, Спасский, совсем недурственный актер. Но если это никого не волновало там, тогда, в прежнем мире, но почему же должно иметь значение здесь и теперь?

Вдруг Анна Георгиевна резко тормозит и дергает его за локоть с такой силой, что Спасский едва не сковыривается со ступенек. Кажется, она кричит, пронзительно и отчаянно, как и в поисках Зисси, вот только голос у нее совершенно пропал, и крик выходит беззвучный, но все равно разящий наотмашь, наповал, насмерть.

Посреди дорожки, на которую уже падают отсветы окон верхнего этажа пансионата, лежит навзничь чье-то тело, раскинув руки широким крестом. Голова и ноги тонут в черной тени подступающих кустов. Анна Георгиевна вопит, не умолкая, но и не прорезаясь настоящим звуком, и от того ее вопль особенно жуток в ночи.

Нина Васильевна подходит вплотную к лежащему телу и трогает его закругленным носком спортивной обуви.

— Твой кардиган, Анюта, — негромко говорит она.

№ 31, стандарт, южный

(в прошедшем времени)

Зисси начала беспокоиться еще в подъезде. В такси она робко подтявкивала, вызвав несколько однотипных шуточек веселого таксиста, а уже на речном вокзале принялась подвывать тоненько и жутко. Нина покачивала коробку на руках, как младенца. Пассажиры недоуменно оглядывались, но Анюта зыркала на них так, что все любопытные спешили убраться, пока целы.

Она машинально вскинула руку и потрогала скулу: под слоем тонального крема рубец шелушился особенно интенсивно, вот и хорошо. Хотелось бы там, на месте, быть красивой, а не прятаться за маскирующую косметику и темные очки. Нине повезло куда больше, она отделалась кровоподтеком на бедре, и то он был уже почти желтый, как отметила Анюта, когда они примеряли купальники. Но вообще, конечно, ужас. Ноги нашей больше не будет в том кафе.