Пансионат

Правда, предстояла еще одна таможня по ту сторону пролива. И регистрация в гостинице, где придется уже сегодня остановиться на ночь. И бессчетное число гостиниц, которые будут потом — закольцованы ли они в общую информационную сеть, обязаны ли передавать по заграничному запросу сведения о гостях? Ничего этого Михаил не успел прояснить, слишком быстро все происходило. Но если бы медленнее, он бы, наверное, и не решился.

Над самым паромом зависла в воздухе огромная чайка с распахнутыми крыльями и розоватым брюшком, к которому были прижаты треугольные черные лапки. Кто-то из пассажиров бросил ей кусок булки, и чайка, спикировав вниз, хищно и точно подхватила его на лету.

— Папа, а у нас хлебчик есть?

— Что? — Михаил вздрогнул. — А-а, нету, я не успел купить.

— Жалко. А это Кудря. Она прямо здесь живет, с моряками. Мне один дядя сказал.

Он посмотрел непонимающе: ах да, собака, рыжий косматый монстр больше Карины ростом, почему я до сих пор не возмутился, не прогнал, не подхватил дочку на руки, подальше от сопящей зубастой пасти? Лена и ее адвокат, и родственники, и знакомые, и работники питомника, и чиновники многочисленных социальных служб, — весь мир вокруг всегда твердил, что ребенок с отцом постоянно подвергается опасности, и все они были правы. Он, Михаил, действительно неспособен нести на себе эту немыслимую ответственность. Но о том, чтобы сбросить ее с плеч, сдаться, вернуть как было, — не могло быть и речи.

Карина пощекотала рыжую шерсть под отвисшей челюстью с прозрачными ниточками слюны. Собака повернулась и лизнула детскую ладонь.

— Кара, — выговорил Михаил. — Идем. Вон там флаг, хочешь посмотреть?

— Где?

Она вскочила с готовностью прямого, как ниточка, солнечного лучика, направленного в узкое отверстие. Михаил протянул руку навстречу ее пальчикам, влажным и чуть липким от собачьей слюны, где здесь можно вымыть руки? Повел дочку по верхней палубе, ровной и устойчивой, но фантомно-зыбкой от каждого взгляда на зеленые волны за бортом.

Рыжая собака неторопливо встала и увязалась следом.

Флаг трепетал в свинцовом небе, на узком кончике уходящей в перспективу железной трубы, у основания толстой, неровно приваренной, покрытой засохшими каплями краски. Карина обхватила ее обеими ладошками, повисла уголком, запрокинув голову. Михаил посмотрел вдаль: с той стороны море уже замыкала полоска чужой земли. Она приближалась, проявлялась, обрастала подробностями рельефа и построек на берегу, над центральной коробкой угадывался еще один, иностранный флаг. Еще минут десять-пятнадцать, не больше. А там главное — пройти, не вызвав подозрений, таможню, добраться до ближайшего города, устроиться на ночлег. И утром…

Карина громко чихнула. Михаил вздрогнул всем телом: простудится, уже простудилась, я как-то не так ее одел, не застегнул, не проследил!.. это была тоже одна из прописных истин — мужчина, отец, понятия не имеет, как одевать ребенка, где с ним гулять, как избежать сквозняков… Он когда-то сдавал на эту тему чертову прорву тестов и, разумеется, не помнил сейчас ничего. Обхватил дочкино запястье:

— Пошли отсюда. Здесь ветер сильный, а ты…

— А почему мы не плывем?

— Как не плывем?

Тут он заметил и сам. Береговая линия чужой страны больше не приближалась, тот, другой флаг торчал над портом, словно лоскуток на булавке. Глянул вниз: волны уже не омывали паром с двух сторон симметричными седоватыми усами, а беспорядочно тыкались в низкие борта. Платформа заколыхалась на месте, собака поехала к борту на всех четырех лапах, легкую фигурку Карины повело вбок, и она радостно взвизгнула, крепче цепляясь за толстую трубу.

— Пошли, — сказал Михаил, тоже ощущая себя нетвердо и неуверенно, будто над пропастью. — Спустимся вниз, там не так дует.

— А отсюда зато видно.

Но капризничать и упираться не стала, солнышко, золотой ребенок, она всегда умела находить в чем угодно повод для радости. Восторженно съехала вниз, поскользнувшись на ступеньках, и Михаила пробило холодным потом, когда рукав болоньевого плаща в последний момент исчез из его ладони. А Карина уже бежала по нижней палубе к борту, и рыжая собака неслась наперегонки с ней.

Михаил догнал. Поймал маленькую ладошку, тоненькую, совершенно ледяную. Сжал в руке, глядя, как редкие, но мощные пучки брызг подплескивают к самому борту, раскачивая зеленые канаты.

— Не пускают, — удовлетворенно сообщила ему давешняя бабулька; а может, и не ему, а соседке по лавочке. — Сигнал пришел с той стороны, что нельзя пускать. По азбуке Морзе!

— Почему?! — возмутилась соседка. — Мы им заразные или что? Да меня сын встречает, его с работы еле-еле…

Бабуля понизила голос, и у Михаила возникло дикое, противоестественное ощущение, что теперь-то она уж точно обращается лично к нему:

— У нас на пароме преступник!

— Откуда вы… — хрипло начал он, раньше, чем опомнился и прикусил язык. А Карина уже каким-то образом высвободила руку, уже отбежала в сторонку и там играла с собакой, подбрасывая в воздух торчащий из отверстия в борту конец каната, растрепанную изумрудно-зеленую косу.

Бабуля глядела торжествующе.