Папуля

Она подошла с фотоаппаратом совсем близко, так близко, что объектив ткнулся мне в сосок, и с хохотом повалилась в траву.

– Непростое это дело, – выдохнула она.

Я стала надевать шорты, но Марион вдруг вскочила, подлетела ко мне. Обвила мою шею руками, горячо, по-детски, и поцеловала с открытыми глазами.

– Не бойся, – сказала она. – Представь на моем месте Джека. Будь томной, будь сексуальной. Как я. – Мы обе тяжело дышали. – Выбей мне зуб, – велела она.

И указала на него – зуб был с неровными краями и шатался, если нажать пальцем.

– Руками, – велела она.

Марион улыбалась, обе мы улыбались как идиотки. Я пыталась его ухватить, но не могла. Марион направила мои пальцы поглубже. Я была как в бреду. Марион подняла с земли камень, вложила мне в ладонь.

– Давай, – прошамкала она, и когда вытащила изо рта мои пальцы, рука у нее тряслась. – Раз, и готово!

Я глянула на нее – закат играл на ее лице колдовскими отблесками, взгляд затуманился. Рот был приоткрыт, из десны уже сочилась кровь.

– Давай же, – выдохнула она.

Я замахнулась камнем, стукнула.

– Погоди. – Она отпрянула, вдохнула всей грудью, открыла пошире рот, чтобы я придержала ей челюсть. Я снова ударила. – Неееее, – простонала она, но я ударила сильней, и зуб поддался. Кровь брызнула Марион на подбородок. Она застыла, ошеломленная, прикрыв ладонями рот.

Пока я одевалась, Марион уже укатила далеко.

* * *

Когда я добралась до дома, ее нигде не было. Щенок уткнулся носом мне в ногу, мимо прошел Бобби с рулонами серого войлока.

Я поняла, что искать Марион сейчас не стоит. И пошла в дом, на кухню, – там было сумрачно и прохладно, работало радио. Дина стряпала, Грэди выжимала из каких-то растений беловатый сок, проводя пальцами вдоль стеблей. Обе были румяные, веселые и тепло обняли меня. Грэди знаком велела мне сесть рядом.

– Вам с Марион нужно втирать это в кожу дважды в день, – сказала она мне. – И никакие морщины вам не страшны, никогда.

Я улыбнулась обеим, да так и застыла улыбаясь, пока Грэди втирала мне сок под глаза, вокруг рта, между бровей. Дина перебирала бобы, откладывала в сторону сморщенные и гнилые, а я, пристроившись возле кухонной стойки, стала резать помидоры с огорода – увесистые, напоенные солнцем, с тугой шкуркой и плотной теплой мякотью. Разрезаешь, и сок вместе с семенами по рукам так и течет.

К ужину Марион не вышла. Я одна вернулась в спальню, разделась, легла в одних трусах на раскладную кровать, где мы спали с Марион, под прохладную простыню. А проснувшись, заморгала от вечернего света. Снизу меня звала Дина.

* * *

Когда я зашла на кухню, она прижала меня к стенке, схватила за руку, притянула к себе.

– Марион говорит, ты ее поцеловала. И ударила. – Дина была в слезах, ее трясло. Я вспомнила, как она перебирала бобы, как блестели у нее на солнце волосы, – теперь ее было не узнать. – Я видела, что у нее с зубом. Глупая ты девчонка!

Из-за ее спины выглянула Грэди, щелкнула выключателем – резкий свет оказался еще хуже темноты. Грэди, по всему видно, расстроилась. Я пыталась вывернуться, но Дина крепко держала меня за плечи.

– По-твоему, это нормально?

Она сунула мне под нос фотографию Марион, ту, где она лежала, раздвинув ноги, с бантиком на шее. Я зажала рот, но не успела спрятать от Дины улыбку. Она придвинулась ко мне близко-близко, уткнулась мне в волосы.

– Я все знаю, – прошептала она мне в самое ухо. – Думаешь, я не поняла, для кого это?

* * *

Грэди бросила в кузов пикапа мой джинсовый рюкзак, сунула голову в окно кабины, где я сидела.

– Не волнуйся, – сказала она, но голос у нее был напряженный. – Выжди несколько дней, все уладится.

Вышла из дома Дина, на плечи наброшен свитер Бобби. Она и Грэди разговаривали с Бобби, а я сидела, откинув голову на спинку кресла, глядя в окно на пожелтевшие травы. Гречишные поля были будто в дымке, и уже пахло осенью. Как же мы пропустили цветение гречихи, как не заметили, что холмы поменяли цвет?

– Матери ее передай, что нужно сделать перерыв, – говорила Дина. – Скажи, дела семейные.

– Ее мать никогда не застать.

– Ну скажи хоть что-нибудь. Что угодно, – твердила Дина.

Она двинулась к дому, я проводила ее глазами в зеркале заднего вида, а Бобби сел в машину и, ни слова не говоря, тронулся. Я смотрела, как тают вдали огни большого дома, как темнеет на фоне неба амбар, а потом исчезает.

Лицо у меня было мокрое, я икала, но, кажется, не плакала. Не понимала, почему взмокли лоб и уши, откуда взялась вода. Бобби, отдуваясь и глядя перед собой, вел машину разбитыми проселками.

– Марион дурочка, с зубами не шутят. Она ведь взрослая уже, новый не вырастет. Знаю, для чего она это затеяла, – да только проку не будет, если душа гнилая. А зубы у нас связаны с мозгом – с памятью, с тем, как мы отзываемся на боль. Пощупай-ка свои зубы – чувствуешь, как глубоко в челюсти сидят?

Я провела вдоль десны языком.

– Это все кальций, – пояснил Бобби. И погладил меня по спине, вверх-вниз: – А вот здесь у нас… предки наши были рыбами. И от этих плавучих тварей нам достался в наследство хребет.