Папуля

Передам, – написал в ответ Джонатан.

– Привет от Джулии, – объявил он.

– Зови ее сюда, к десерту как раз успеет, – предложил Хартвелл. – Или все вместе куда-нибудь еще завалимся?

– Не стоит, она в Гованусе с другом, – объяснил Джонатан. – А на прошлой неделе я ее с Тедом познакомил.

С Тедом, отцом Джонатана, они ужинали в шесть, в одном из бесконечно старомодных ресторанов в центре города – пухлые шелковые абажуры, потасканный метрдотель, дышавший на них мятной жвачкой. Джулия никак не могла выбрать, в чем идти, в итоге пошла в дорогих клетчатых брюках, что купил ей Джонатан, – впервые решилась их надеть – и в его старом шерстяном свитере. «Я похожа на мальчишку-газетчика», – сказала она.

– Ну и как, она в восторге от Теда? – спросил Хартвелл.

Из всех знакомых Джонатана один Хартвелл искренне любил его отца. Однажды они всей семьей гостили на Пасху у Теда в Милбруке – Хартвелл, его броская жена и странноватые дети. Джонатана злило, что отец так безропотно терпит отпрысков Хартвелла, даже младшего, Джейка, позера в девчоночьих легинсах, который все, что видел вокруг, называл по-китайски. А Тед знай себе добродушно кивал.

Перед ужином Хартвелл и Джонатан спустились к озеру покурить вейп, вернулись под кайфом, и все было хорошо, но за ужином ветчина на тарелках показалась вдруг человечиной. Хартвелл прислал потом благодарственную открытку, и отец Джонатана ее вспоминал при всяком удобном случае. После смерти матери Джонатана Тед сделался сентиментален, и подобные знаки внимания трогали его как никогда прежде.

– Вряд ли, – ответил Джонатан. – В восторге – слишком сильно сказано. Хорошо, если они поладят. – Отец за ужином сидел как на иголках, что-то мямлил про ремонт, слишком долго смотрел на официантку, когда та спросила, будет ли он доедать чоппино. Джонатан удивился: отец, оказывается, знает, что такое чоппино, притом что даже смутный намек на Европу выводит его из себя. Разговор не клеился, Джулия слишком много пила, у Джонатана не хватало сил направлять беседу. Наверняка отец сразу побежал к братьям, принес свежую сплетню: у Джонатана девушка, чуть за тридцать, в дочери ему годится. Или еще хуже – проговорился Ма[9] рен. Они, как выяснилось, до сих пор поддерживают связь, для Джонатана это стало очередным неприятным сюрпризом. Узнал он случайно, Марен обмолвилась, когда он забирал дочь.

– Так держать, дружище, – сказал Хартвелл. – Все правильно сделал, не сомневаюсь.

– Время покажет.

Вернулась официантка, принесла еще выпить, хотя Джонатан и так перебрал: два бурбона, кружка пива, а теперь еще одна. Все-таки жаль, что курить он бросил. Сейчас самое время выйти на крыльцо с сигаретой – спьяну ему кажется, что все хорошо, и друзья у него прекрасные, и никаких серьезных ошибок он не совершил, не очутился в сумрачном лесу. Но теперь ни сигарет, ни жирной пищи, а если и есть жирное, то лишь изредка. Так считает Джулия, хочет продлить ему жизнь.

Есть у Джонатана сосед, знаменитый художник, за шестьдесят; жена его, лет на тридцать моложе, ждет уже третьего ребенка. Джонатан часто видит художника у подъезда с сигаретой – тот отчаянно дымит, будто торопит свою смерть, – или в лифте, с брыкающимся младенцем на руках. Джонатан никогда с ним не разговаривает, хоть у них и много общих знакомых в профессиональных кругах. Художник для него ходячий дурной пример, Джонатан видит в нем себя в будущем – дурак дураком, седой, обрюзгший, с ребенком. Мерзкий старикашка. Джонатан как-то раз видел художника возле витрины антикварной лавки на первом этаже их дома – тот стоял, уронив лицо в ладони, и, кажется, плакал.

– Десерт будем? – спросил Хартвелл.

Вопрос риторический: Хартвелл без десерта не обходится никогда. Фруктовый лед из красного апельсина, карамельный пудинг, мороженое с бурбоном и кленовым сиропом. Пол с ласковой пьяной улыбкой черпал ложечкой мороженое. Милый Пол! Хартвелл рассказывал, как одно старое дерево у него на участке вернули к жизни по методу японских садоводов, с помощью прививок.

– Никаких гвоздей, – объяснял он. – Делали в коре надрезы и в них вставляли побеги. Очень красиво!