Заманчиво, но до дела вряд ли дойдет, не по карману ему снять там домик. Прошлым летом они с Джулией ездили к океану – взяли вишню со льдом в прозрачном пакете, судочек оливок и бутылку теплой сельтерской. Все припасы съели еще в дороге. Джулия плавать почти не умеет, даром что выросла на побережье, в штате Вашингтон, – в океане там никто не купается, слишком холодно. На глубину Джулия не заходила, плескалась на мелководье, где можно достать ногами до дна. Всего боялась – вдруг песок в купальник забьется или соленая вода попадет под линзы. При виде волны всякий раз зажимала нос. «Мне здесь нравится, – сказала она, и по ее загорелому лицу видно было, что и правда нравится. Она отпихнула ногой подплывший к ней клубок морской травы. – Здесь чувствуешь себя хорошим человеком».
– Была у нас игра, «утопленники», – рассказывал он ей. – В детстве. Вот такая. Мы ее сами придумали. Сидишь в прибое, а руками двигать нельзя.
– И тебя просто болтает туда-сюда? Ужас, а не игра.
– А нам нравилась, – ответил Джонатан, и это была правда – приступ беспомощности, опасность, самая настоящая и при этом будто понарошку. В их компании самым искусным пловцом был Пол – во всем он был первым. Первым переспал с девушкой, первым попробовал тяжелые наркотики, первым заплыл в лагере за буйки. Он всегда казался взрослым, а остальные – мальчишками, быть может, вечными.
Джонатан хотел спросить Пола, помнит ли тот игру в утопленников, но Пол сидел опустив веки, руки на груди. В открытые окна задувал ветерок, и Джонатан тоже невольно закрыл глаза.
Такси остановилось на углу возле дома Пола, и Пол стал ощупывать карманы.
– Дам тебе двадцатку?
– Успокойся, – махнул рукой Джонатан, – у меня есть. – У него мелькнула мысль, неприятная, но честная: может быть, за его щедростью кроется желание удержать при себе того, кто страдает намного сильнее, чем он сам. Возможно, точно так же относится и Хартвелл к нему, Джонатану.
– Ну спасибо, Джонни! – Кроме Пола, давно никто его так не называет. – До скорого?
– Ага, увидимся. Привет Венди.
Еще минут десять на такси до района, где живет Джулия. Его отец, наверное, в Бруклине не бывал ни разу. Джонатан однажды привозил сюда дочь, еще до развода; Энни удивлялась, зачем они сюда приехали, для чего тряслись в поезде – чтобы мороженого поесть да побродить возле мутной речки? Но она еще мала, незлобива, верит во вселенскую мудрость, что стоит за каждым его решением. Они купили гамбургеры и сосиски в тесте, и Энни держала перед собой пульт, что дала ей кассирша, и делала вид, будто фотографируется на телефон.
Однажды, не зная, чем развлечь Джулию, он рассказал ей про бельчонка Снупи – шестилетний Джонатан с няней принесли его из Центрального парка. Как ни странно, родители были не против, и Джонатан поил бельчонка сахарной водой, почесывал пальцем по шерстке, а по выходным сажал малыша в обувную коробку и вез с Восьмой улицы в Милбрук. Вскоре мама объявила: пора выпускать Снупи на волю. Отвела Джонатана в парк, сказала: смотри, сколько тут белок, а деревьев-то сколько – будет Снупи где полазить! Джонатан не помнил, опечалила ли его разлука с питомцем, помнил только, что мама поспешно его увела, едва другие белки, вереща, окружили Снупи. Это не Снупи, это на какую-то другую белку они напали, уверяла мама по дороге домой. Лишь когда он рассказывал эту историю Джулии, он понял: другие белки растерзали Снупи, иначе и быть не могло. Как же он раньше не понимал? Белки почуяли в Снупи некую изнеженность, неприспособленность к жизни – слишком долго просидел он в обувной коробке, слишком много его тискал шестилетний малыш, который и сам всего боялся: темноты, ночных бабочек, старших братьев. Когда он рассказал про бельчонка Джулии, та смеялась, но сквозь слезы. Почему она загрустила? Представила, что Снупи встретит Джонатана на небесах, станет ему проводником в лучший мир. Сказала она это в шутку, но с долей серьезности.